РЮРИК

Петреченко Г.Ф. окончила историко-филологический факультет Горьковского университета им. Н.И.Лобачевского и получила специальность историк-исследователь. Преподавала историю в старших классах, одновременно работала над серией исторических романов о первых русских князьях.

Данный роман Международным фондом "Культурная инициатива" рекомендован для обязательного прочтения студентам вузов России и СНГ.

Часть первая

А ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ
ВОЛОХИ ПРИБЫЛИ

Рарожский залив ликовал. Казалось, все духи предков древнего Рарожья с его нынешними поселенцами и их гостями вольготно расселись на деревянных ступенчатых обшивках побережья Рарожской бухты и, обогреваемые ласковым летним солнцем, овеваемые теплым влажным ветром Варяжского моря¹, бурно переживали за удачу в состязательном заплыве стругов² рарогов³ и их гостей — неуёмных пиратов-фризов⁴. То тут, то там раздавались радостные, ликующие восклицания, лихие шутки-прибаутки и меткие сравнения, сопровождаемые звонким, раскатистым хохотом, будто выталкивал его из души ярко разодетых зрителей сам бог радости пиратов Радогост; то тут, то там громко славили день морских стругов и их строителей, отважных покорителей морских далей; но вдруг солнце скрывалось ненадолго, и со зрителями Рарожской бухты что-то происходило, ибо с их губ срывались гневные, звенящие недоумением, горечью и грозящие скоротечной расправой своих подопечных за проигранный этап состязании стругов, короткие, хлесткие обрывки фраз, будто злобный дух соперничества не только заглянул в души зрителей Рарожской бухты, но и заронил в них свои колючие соринки-задоринки.
_____________________
¹ Варяжское (Венедское, Варанкское) — Балтийское море.
² Струг (слав.) — речное беспалубное нерасписное судно.
³ Рароги — германо-славяно-венетское племя, обитавшее в южной части побережья Балтийского моря.
⁴ Фризы (кельт.) — кельсткое племя, жившее на юго-западном побережье Балтийского моря.

Да, рароги-русичи! Да, пираты-фризы! Непонятная идет ныне борьба между вашими ратниками и вашими стругами! Слишком явным, очевидным был первый рывок сероватых с ярко-красными парусами стругов рарогов-русичей, шедших под предводительством своего молодого, светловолосого князя Рюрика, который всем своим видом говорил об одном: "Хоть и гости вы, пираты-фризы, но победы вам в день наших птицевидных судов не уступлю!"

Струги пиратов-фризов с бело-синими, полосатыми прусами шли вслед за вояжем Рюрика ровными, мощными бросками и грозили не только достичь русичей, но и оставить их позади. Лихость поз и ярость жестов рук гребцов-состязателей, весла которых с жадной аккуратностью вонзались в теплые воды Рарожского залива и стремительно продвигали свои утконосе судна к заветной цели, были так заразительно-увлекательны, что, казалось, приворожили взгляды всех зрителей бухты к своим магическим действиям и не позволял никому из присутствующих отвлекать своего внимания на какие бы то ни было события или явления. а событие или явление вот-вот должно было произойти. В самом центре Рарожского залива был огромный серый валун под названием Камень Одина⁵, который своей огромной массой делил залив на равные части и состязательную дистанцию тоже мог бы поделить на те же равные две доли, если бы соперники пожелали прекратить свое противоборство в заплыве стругов сразу же за второй половиной залива, исходящей от самого Варяжского моря.
__________________
⁵ Один — мифологический герой эпоса Исландской Эдды. Принадлежал к народу готфов, которые воевали с легионами Древнего Рима, потерпели от них поражение и ушли на Север, где Один, как вождь, создал мощную дружину, покорил значительную часть населения Севера не только оружием, но и мужростью. Впоследствии был обожествлен и считался верховным богом.

Камень Одина, существующий в Рарожском заливе со времени самого Одина, магически взирал своими мощными впадинами, как глазницами, на соревнующихся в быстроте заплыва ладей и ждал стругов с алыми парусами возле своих "щек" первыми. Казалось, он едва дышал, и те каменные расщелины, что находились под междуглазьем и которые ветер и влага превратили в четкие выемки "ноздрей", обычно выглядевшие слегка опущенными и поэтому равнодушными, нынче смотрелись почему-то напряженно-приподнятыми, слегка вздутыми и оттого гневными.

— "Ну, рароги-русичи, добавьте рьяна! Не уступайте фризам!" — казалось, требовал Камень Одина от своих подопечных и недоуменно вглядывался в первую ладью русичей.

Первая ладья рарогов-русичей, отличавшаяся более широкими бортами, расписанными попеременно то профилем птицы Сокола, широко распластавшего крылья и стремительно падавшего на свою добычу, то ярко-оранжевым солнцем с доброжелательной улыбкой во весь лик, быстро шедшая впереди всех стругов, не расписанных и низкорослых, смело вошла во фьордовую волну и, казалось, вот-вот подойдет к заветной отметке — Камню Одина — Камню-прорицателю. Всего один миг до удачи! Ну?! Ну!..

"Что с тобой, смелый Сокол? Твой дух недостаточно закален? Ты не ведаешь, что упускать миг победы никогда нельзя?! Как же ты мог родиться сыном князя?!" — казалось, недоумевал Камень Одина, и ему громко вторило все побережье Рарожья. Дух соперничества, беспокойно витавший над одной из самых удобных и хорошо укрепленных бухт юго-западного побережья Варяжского моря, словно угадав тайное желание Камня Одина, подхватил вопль недоумения рарогов-русичей и взвился с ним высоко в Небо, чтобы потом обрушить его с новой силой на головы поселенцев Золотого Песочья бывшего германского землячества.

Но дух соперничества торжествовал недолго. Дух мудрости, свойственный всем земледельческим и рыболовецким поселениям, неожиданно широко расправил крылья и не позволил духу соперничества обрушиться на рарожцев со своим запалом задора.

Струги пиратов-фризов неожиданно первыми миновали Камень Одина, и глава их, вождь Юббе, сверкнув на солнце своей яркой, рыжеволосой шевелюрой, озорно пригрозил Рюрику крепким кулаком.

— Знатный русич! Ты хочешь выставить меня перед своими соплеменниками лесной завирушкой⁶? — смеясь спросил на славянском языке раскрасневшийся фриз, когда его струг обгонял ладью рарогов.
_________________
⁶ Завирушка — птица отряда воробьиных. Истребляет насекомых-вредителей.

Рюрик весело расхохотался над шуткой именитого пирата и залюбовался его статью.

— Нет, Юббе! Голубоголовая птаха тебе к лицу только в качестве украшения на твоем алом плаще! — громко проговорил он в ответ пирату и проследил, чтобы ладьи рарогов нигде не задели веслами струги фризов.

Вождь пиратов отметил про себя эту цепкую вежливость хозяина Рарожья и снова шутливо пригрозил Рюрику кулаком.

— Не люблю, когда мне уступают победу, яко младенцу! — проворчал Юббе.

— Тебе показалось! — стараясь быть серьезным, ответил Рюрик и не отвел глаза от хмурого взгляда вождя пиратов. — А ну, русичи, покажем фризам, чего стоит их победа! — озорно приказал Рюрик своим гребцам, и те быстрее заработали веслами.

Ладьи с красными парусами резко подались вперед, и пират, покачнувшись на волне вместе со своим судном, заметил, как его струги стали отставать от струг русичей.

— Фризы! Придем первыми к берегу рарогов! — азартно призвал Юббе своих соплеменников к новому этапу состязаний, и гребцы-фризы откликнулись на боевой зов своего вождя.

Снова замелькали взмахи весел над зеленоватой водой Рарожского залива, и снова дух соперничества завитал над головами болельщиков Рарожской бухты. Снова стали раздаваться лихие замечания и пожелания своим соплеменникам, и на Золотом Песочье русичей конца не было бы веселым шуткам и задорному смеху, если бы на заливном лугу, примыкавшем к Рарожской бухте, не появился высокий, полный, с властным выражением лица, верховный жрец рарогов-русичей Бэрин в своей парадной обрядовой одежде, расписанной сложными многоугольниками в замысловатый рисунок, изображающий солнце, звезды и колесницу великого и безжалостного бога времени Хроноса.

Медленной, важной поступью шел верховный жрец в окружении пестро разодетых молодых наложниц-красавиц, принадлежащих князю рарогов-русичей, и на их руках покоились яркие цветочные венки, сплетенные специально для чествования победителей в дружественном состязательном заплыве стругов.

Восторженный гул пронесся над Рарожской бухтой, когда верховный жрец русичей остановился на самой высокой части прибрежного холма — холма жрецов — и поприветствовал присутствующих жестом своих рук, олицетворяющих солнечный круг и жаркое сияние лучей дневного светила. В это время струги с полосатыми парусами первыми достигли причального помоста и своими веслами, поднятыми вверх, приветствовали подходившие ладьи русичей.

— Фризы победили! — звонко кричали босоногие, загорелые мальчишки, одетые в короткие красные полотняные штаны, и указывали на туго натянутые сине-белые паруса стругов соседнего племени.

Пять стругов, стоявших ровными рядом возле причального помоста рарогов, напоминали стайку гагар, хлопочущих о своей лучшей доле, ибо, оказавшись в почетном, тройном, окружении стругов с красными парусами, не знали, как переправить своего предводителя, отважного зрелого красавца Юббе, на берег. Но вот тройное кружение ладей рарогов вокруг стругов фризов завершилось, и Рюрик дал команду освободить для гостей доступ к причалу, на котором уже верховный жрец рарогов в своем белом, торжественном одеянии и в сопровождении княжеских красавиц наложниц готов был совершить обряд чествования победителей в состязании стругов.

Солнце вышло из-за холма жреца и осветило победителя. Юббе, взволнованный, но явно неуверенный в честности своей победы, медленно подошел к верховному жрецу рарогов и хотел было заявить всем присутствующим на Ррожском побережье о своем сомнении, но, вглядевшись в суровое выражение его лица, понял тщетность своего намерения и смиренно склонил голову перед грозным хранителем древних традиций родственного народа.

Праздник стругов морских викингов на Рарожском побережье начинал вступать во вторую фазу…

* * *

Жаркий летний день наконец-то уступил место вечерней прохладе. Из углов княжеской гридни сумерки выползали как бы нехотя, медленно преображая ее. Рюрик скрывшийся в тишину и торжественность этой комнаты от шумливых гостей, пристально всматривался в ее убранство. Внимание его прежде всего привлек металлический подсвечник, который широко раскинул свои ветви в центральной части большого деревянного стола и, казалось, сочувственно внимал душевному беспокойству рарожского рикса. Все семь массивных свечей, что удобно устроились в бронзовых, мастерски изготовленных ажурных чашечках, сначала будто бы сознавая трудность и безысходность его положения, а потому — жалея его.

Князь воспринял это странное сочувствие бронзового гостя, заметив легкий кивок пламени его мягких толстых свечей, и хмуро улыбнулся. Как часто в последнее время он ловил себя на мысли, что хочет поговорить с глазу на глаз с этим странствующим символом мудрости великих иудеев. Но князю рарогов так редко удается побыть одному…

Вот сейчас выдалась свободная минута, и он ушел от шумных гостей, от этих неуемных пиратов-фризов, которые отдыхают после торжественного обхода рарожского селения и состязательного заплыва стругов по заливу, и князь пристально и с восхищением (в который раз!) рассматривает детали искусно изготовленного подсвечника, месяц назад подаренного ему христианскими миссионерами. Вот сейчас что-то откроется ему, может быть, ужасное, а может быть… Рюрик подошел к столу, медленно и ласково провел рукой по мощной цепкой лапе подсвечника и горько прошептал:

Медного Зевсона сына я видел
В пыли перекрестка,
Прежде молились ему — нынче
Повергли во прах…

"Паллад написал поэму "О поверженной статуе Геракла" около четырехсот лет назад, — думал Рюрик. — И уже тогда он пытался разрешить тот же вопрос, которым озадачили меня ирландские миссионеры сейчас… Неужели близится время, когда мы "повергнем во прах" тех, кто дает нам силы для выращивания хлебов, помогает строить жилье и разводить скот?.. Неужели к концу идет время нашего Святовита? Неужели я должен отвергнуть Сварога и Перуна?.. Неужели и мы должны следовать "Апостольским наставлениям" еще четвертого столетия, которые гласят: "Удаляйся от всех языческих книг и полностью отвращайся от всего чуждого и измышленного дьяволом?"

Князь скользнул рукой вниз по холодному бронзовому стволу подсвечника и передернул плечами. "Неужели хризмы⁷ и крест Христа будут всюду сопровождать меня? — с горечью подумал он и, услышав шум в коридоре, с досадой отпрянул от стола, погасив свечи.

Шум в коридоре нарастал, быстро приближался к двери, и вот уже гридня заполнилась хохочущей, гомонящей толпой.

— Ну, вотати и он! Коварный обманщик! Устроил на ристалище⁸ мое венчание на героя заплыва стругов, а сам сбежал? — громко, азартно выкрикнул предводитель фризских пиратов Юббе и широко прошагал к Рюрику. — Когда ж ты успел скрыться? — весело спросил фриз знатного рарога и пристально посмотрел на него.

— Когда ты на мою наложницу Аггу загляделся! — с усмешкой ответил Рюрик и обнял своего шумного гостя. — Прости, что оставил тебя с Бэрином, — тихо попросил он.

— Уже простил. А почему ты смерничаешь? И почему ты один?.. — уже спокойнее, но все еще настороженно спросил знатный пират и, кивнув густоволосой головой в сторону бронзового подсвечника, заметил: — Вот на твоем столе какой зверь красуется! Ты что, боишься его зажечь?

— Старик, слышишь? — любуясь возбужденным гостем, позвал князь своего слугу, и тот, покорно подошел с зажженной лучиной к подсвечнику.

Медленно вспыхивали и разгорались одна за другой свечи, слабо освещая большую комнату. Гости на минуту вдруг стихли, но тут же, подталкивая друг друга, стали занимать места на широких беседах за столом.
______________________
⁷ Хризмы (греч.) — монограмма имени Христа.
⁸ Ристалище (слав.-кельт.) — поляна перед храмом Святовита, место, где располагался древний календарь и где в особые дни жрецы предсказывали события.

Слуга, понаблюдав за огнем и окинув оценивающим взглядом затаившуюся по углам гридни темноту, решительно направился к незажженному факелу, закрепленному железной дужкой на западной стене гридни, но вдруг услышал сердитый окрик Рюрика: "Незачем!" — и сразу остановился.

Князь фризов шуршал пурпурной накидкой, скрепленной драгоценной фибулой⁹ на правом плече, повернул голову в сторону слуги и удивился: который раз Рюрик лютится, а тот в ответ покорно молчит, и все! И это когда среди старых словен-рарогов говорливых слуг — хоть отбавляй, а непокорных и буйных — и того больше. А ежели учесть смешанную кровь старика — мать его была кельтянкой¹⁰, то остается только гадать, почему так покорен нынче управитель княжеского дома.

Да, недовольство князя не возмутило слугу: уж очень хорошо он понимал причину его нынешнего беспокойства.

— И сколь еще будем ждать? — тихо спросил Юббе князя рарогов, не желая пока втягивать своих соплеменников в тяжелый разговор.

Слуга вытянул морщинистую загорелую шею и насторожился: князья говорят при нем — ранее такого не бывало. Видно, дела сосем плохи, коль перестали стесняться даже его. Он одернул под поясом длинную до колен красную рубаху, выпущенную поверх красных же полотняных штанов, и направился к выходу из гридни, но вдруг услышал:

— Руги, а как ты думаешь?

Слуга вздрогнул всем телом: редко за свои пятьдесят лет службы князьям этого рода он слышал имя, которым когда-то его называла только мать.

— Руги, я спрашиваю тебя, за сколько дней ты в молодости добирался до волохов¹¹? — с легкой горделивостью проговорил Рюрик, восседавший за столом, как и полагалось хозяину, на отдельном широком табурете. Он внимательно наблюдал и за гостями, которые почуяли вдруг всю сложность положения князя рарогов, который так долго ждет кого-то, а кого — нельзя спрашивать, и за слугой, который прикрыл свои выцветшие от времени глаза и склонил к плечу седую голову, что-то вспоминая. Но управитель знал, что князь действительно обеспокоен и отвечать своему хозяину надо не медля.
____________________
⁹ Фибула — металлическая застежка для одежды.
¹⁰ Кельты — племена индоевропейской языковой группы, населявшие в начале I тыс. до н.э. территорию современной Франции, Швейцарии, Бельгии (римляне назвали их галлами), позже — Британские острова, Северную Италию и другие земли. Кельтские этнические элементы принимали участие в формировании английской, бельгийской и других европейских народностей.
¹¹ Волохи (слав.) — славяно-романо-кельтское племя, жившее в Прикарпатье.

Рюрик совсем молод. Ему недавно исполнилось двадцать лет. Узкое скуластое лицо прямым носом, темно-серыми глазами и чистым высоким лбом был сосредоточенным чуть ли не хмурым. Но пухлые яркие губы и мягкая улыбка выдавали в нем натуру добрую. Густые пшеничного цвета волосы обрамляли лицо, в котором наметанный глаз Юббе угадывал твердость и непоколебимую решительность. Решительность исходила и от той пока еще юношеской порывистости, которая сопровождала каждый жест и каждый взгляд молодого рарожского князя.

— Ну? — не без тевоги переспросил Рюрик старого кельта, слегка бренча тяжелой цепочкой с символическим изображением сокола на овальной бляшке, висевшей на груди поверх тонкой кожаной сустуги¹². Отец, умирая, передал единственному сыну эту серебрянную цепь как символ княжеской власти.

— Ты дал послам мало дён для первого пути, — негромко ответил слуга и что-то пробормотал себе под нос.

Гости засмеялись.

— Это почему же? — удивился Рюрик. — Я учёл всё. Волок им дадут сразу, — важно заметил он, как человек, за плечами которого большой жизненный опыт, и горделиво добавил: — Волочане со всеми одинаково приветливы, иначе им и не выжить…

— Да! Но ты забыл про вешнее половодье, а из-за него путь всегда труднее, — решительно напомнил старик и с сожалением глянул на своего повелителя.

Рюрик нахмурился: "Слуга прав. Весна шла глухая, затяжная. Это и понятно: зима была сырая и снежная. Воды и поныне много везде, хотя и цветёт месяц травень".

Юббе нетерпеливо заёрзал на широкой скамье: наконец-то минуло мучительное молчание, и все говорят, словно отходя душой, откровенно, открыто.

— Ну хорошо, — тихо согласился Рюрик, — так сколь же дён надо прибавить ещё? — передразнив слугу, но уже спокойнее, добавил он.

— Ещё… дён пять! — нерешительно предположил старый кельт, забавно сморщив и без того сплющенный нос. — Так будеве вернее, — добавил он смущённо и почему-то по-словенски.

— Вернее… — проворчал Рюрик. — Тебе дай волю — ты и месяц готов будешь ждать!

Гости снова засмеялись.

— Ну, тогда хоть дня два подождать надо… не гневаясь, — тихо проговорил слуга и развёл руками. — Не хотите верить, — и он выразительно посмотрел на князя бойких фризов, — как хотите! Что вам слушать светы старика! Что с вас возьмёшь?.. — проворчал он.

Юббе выпрямился, словно принимая вызов старого слуги.

— Я спрошу его? — обратился он к Рюрику, — медленно выговаривая тяжёлые рарожские слова.

— Конечно, — разрешил тот.

— Как часто ты бывал у волохов? Ведь путь тута очень труден!

Руги вспыхнул и с обидой и гордостью доложил:

— В молодости, с торгом — каждую весну… Потом, как ранили в ногу, — реже.

— И… в какой же ты срок справлялся? — продолжать свои вопросы знатный фриз.

— А это какой дорогой добираться… — бесхитростно протянул слуга.

Юббе мягко улыбнулся: он бывал у волохов, приходилось справляться разными дорогами, но больше двадцати дней, считая время торга, на это не уходило. А с тех пор, как Рюрик послал солбу¹³ к волохам, истекал уже двадцать второй день, а надобе¹⁴ послы ещё не вернулись.

— Да, соглашаясь с князем фризов, проговорил хромоногий Руги, — дён двадцать на это уходило.

Юббе утвердительно кивнул головой:

— Вот именно!

— Так я же говорю — дорога нонче плоха, удручённо вздохнул Руги.

— Это верно, — в тон ему сказал знаменитый пират и перевел взгляд а Рюрика.
_______________________
¹² Сустуга (слав.) — верхняя одежда без рукавов.
¹³ Солба (слав.) — посольство, посол.
¹⁴ Надобе (слав.) — домой, назад.

— Хорошо, Руги, два дня я жду и не буду гневаться, как ты советуешь, но если они не прибудут на утро третьего дня… — в сердцах проговорил Рюрик и, взмахнув рукой, продолжал: — Я не знаю, что со мной будет!

Он сжал кулак и с силой стукнул им по столу. Огромный семисвечник дрогнул от удара. Пламя свечей колыхнулось, затрепетало, как бы негодуя, но через мгновенье успокоилось.

Юббе и Руги беспокойно переглянулись. Рюрик смутился.

— Руги, вели подавать ужин, — справившись с волнением, охрипшим вдруг голосом попросил он.

Старый кельт охотно повиновался: хромая, он быстро пересёк гридню, открыл дверь и крикнул в глубь коридора:

— Подавать князю ужин на девять людей!

Затем и сам вышел из гридни.

Тяжелая дверь гридни через некоторое время отворилась, и двое дворовых втащили объемистую деревянную кадь с водой. Ловко поставили ее на скамью, стоящую вдоль глухой стены, и проворно вышли. Руги вошел также быстро, как и вышел. На правом его плече белело льняное полотенце. В левой руке управитель держал небольшой темный убрус, по краям которого были вывязаны узоры, состоящие из углов и продольных линий, чередующихся попеременно и означающих количество живших и погибших членов когда-то большого рода русичских князей-соколов. Это был платок, который требовал особого, почтительного отношения к себе, ибо он хранил в себе дух целого рода рарожских витязей-полководцев. Полотенце слуга аккуратно положил возле кади с водой, а с убрусом осторожно и с явным почтением подошел к котелку, что стоял в правом углу гридни на большой серебряной треноге, и молча замер.

Князья заторопились.

Вид слуги, торжественно застывшего возле священного котелка, взволновал обоих. Они быстро омыли руки и лицо в кади, молча утерлись полотенцем и тихо подошли к котелку, который пользовался особым уважением у венетов, словен и кельтов. Минуту помолчали, стоя у священного котелка и думая каждый о своем: Юббе – о трудностях своего визита, а Рюрик молил богов Святовита и Перуна послать ему побольше воинов и как можно быстрее.

Руги поклонился котелку последним. Он тихо пробормотал какие-то слова этому символу жизни рарогов, затем покрыл его убрусом и, словно погладив, ласково провел по котелку рукой.

— Вот и все! — облегченно вздохнув, сказал старик.

— Что?! — неожиданно грозно спросил Рюрик, встав. — Что ты сказал?

— Что ты, Рюрик! — не обидевшись, удивился старик. — Это я поблагодарил богов! Прости меня, старого! — Кельт прижал морщинистую руку к сердцу, смиренно склонил седую голову перед дорогим ему князем и огорченно подумал: "Святовит всегда не вовремя посылает мне какие-то странные слова. Такой важный бог, а всегда спешит...". Но уже в следующее мгновение Руги содрогнулся: "О чем я, старый пес, думаю?! Что значит — бог и спешит?! Как вселились эти мысли в мою грешную голову?!"

Он закрыл глаза, чтобы скрыть смятение души от всех и прежде всего от своего князя — "князя-дитяти", как любовно он называл Рюрика про себя, но услышал жесткое шуршание пурпурной накидки знатного фриза и разомкнул мокрые веки.

Преданный слуга и с закрытыми глазами в любое время мог определить, что делает его князь. Рюрик, словно обиженный ребенок, молча сел за стол и обдумывал вырвавшиеся из уст кельта пророческие слова. Он знал, что неожиданные откровения в уста старых, малых и особо избранных людей вкладываются богом и только богом. Об этом ему давно поведали жрецы. Об этом ему постоянно твердит и его любимая жена Руцина.

"Значит, и Святовит... ведает... мой скорый конец!" — Рюрик так углубился в свои мрачные думы, что не заметил, как поднялся с широкого, массивного табурета, распростер над столом руки и разжал пальцы...

Юббе наблюдал за быстро меняющимся выражением лица рарожского князя. Его, как и Рюрика, поразило откровение, высказанное устами старого слуги, но он постарался не выдать своего волнения. Он расстегнул драгоценную фибулу с крупным изумрудом и широким, небрежным движением сбросил с плеч пурпурную накидку. Улыбаясь, он уже готов был заговорить с Рюриком, вернуть его из той темноты, в которую князь погрузился. Слова уже были на кончике его языка, но в это время широко распахнулась тяжелая дверь гридни и двое слуг внесли обильное и горячее угощение.

Руги тотчас же принялся за свое обычное дело: ловко расставил кубки для вина, блюда с жареным мясом, хлебом, яйцами куропаток, овсяной цежой и ранней свежей зеленью —травой-муравой да остролистым сладким луком. Он осторожно разлил по кубкам густое медовое вино и просительно заглянул в лицо своему повелителю "Я так устал, — говорил его взгляд. — Неужели ты, князь-дитятя, не пожалеешь меня?"

Рюрик поймал его молящий взгляд. Сердито поглядев на виновато опущенные плечи старика, он, вдруг смягчившись, сухо сказал:

— Можешь идти.

Руги поклонился и вышел из княжеской гридни. Оставшиеся слуги вольно стояли возле дверей гридни, перешептывались, бросали хитроватые взгляды в сторону князей, ожидая приглашения к столу. Но князья будто не замечали улыбок слуг. Они, казалось, ждали еще чего-то.

Наконец Рюрик не выдержал и резко приказал слугам:

— Оставьте нас.

Парни недоуменно посмотрели друг на друга и оба разом толкнули двери.

— Возьмите вина там, у котла,— спохватившись, крикнул им вслед Рюрик и, когда те, обернувшись, радостно кивнули князю головам и закрыли за собой дверь смущенно посмотрел на знатного фриза.

— На днях жду братьев двоюродных, — сказал он, чтобы не молчать.

Юббе склонил голову, ласково улыбнулся Рюрику, как улыбаются младшему и любимому родственнику, и тихо спросил:

— Уж не Сигура ли с Триаром ждешь ты, князь?

— Да... Вместе поедем на охоту в глубь моей полосы… Ты хорошо помнишь их? — Рюрик, казалось, говорил бодро и уверенно, но руки выдавали его неуспокоенность: скользили по поверхности стола, задевая то один кубок, то другой, грозя отодвинуть их на край стола и опрокинуть.

— Помню, — ответил князь фризов, отодвигая кубки от Рюрика на безопасное расстояние, — Что тебя тревожит отважный князь рарогов? — спросил он. — Неужели бред старика так глубоко ранил твою душу? — медленно подбирая нужные рарожскне слива, проникновенно спросил знаменитый фриз.

Юббе, этому потомку легендарного бойца датского короля Харольда Хильдетанда в пятом колене, было далеко за тридцать. Он уже второй десяток лет княжил на крайнем восточном побережье Северного моря и давно отведал как сласть, так и горечь княжеской власти. Ныне Юббе мог твердо сказать, что горечи в этой власти было куда больше, чем хотелось бы. Но символическое изображение горы на кожаной сустуге — символ обладания возвышенными землями — носил все с той же любовью и гордостью, что и в юности. Был он высок, строен и быстр. Не любил пустые беседы и разговоры о прошлом и настоящем. Исключением из этого правила были легенды о знаменитом предке, которые ласкали его слух. Но сейчас он, чувствуя, что Рюрик нуждается в его поддержке, говорил себе: "Твоему другу плохо. Протяни ему руку, выслушай его". И Юббе, повинуясь неведомому голосу, тихо, но настойчиво спросил. когда остальные гости, насытившись, оставили их вдвоем:

— Что тебя так тревожит, Рюрик?

— Худой сон из головы нейдет, — вдруг откровенно признался князь рарогов. Он хотел было отвести глаза в сторону, но спохватился: "Не трус же я, а Юббе, возможно, и сумеет растолковать сон". Рюрик придвинул кубок к себе и, обхватив его крепкими смуглыми пальцами, пытливо посмотрел в глаза фриза.

Тот ободряюще кивнул головой.

— Под крышей моего дома ласточка гнездо свила, — хмуро начал свою исповедь Рюрик. — И я будто кормил ее...

Князь фризов старался не пропустить ни единого слова друга.

— И солнышко косым лучом обогревало ее. — хриплым голосом, уже не глядя на фриза, медленно продолжал Рюрик. — Потом ласточка пела, щебетала что-то, а я все никак не мог понять, что именно. И вдруг налетел ураган, сорвал крышу с дома и разрушил гнездо. Ласточку убило оторвавшейся от крыши доской. Этой же доской очень больно стукнуло и меня. Я даже проснулся от боли... — тихо и как-то обреченно закончил Рюрик, не разжимая рук, в которых по-прежнему держал кубок, и хмуро взглянул на князя фризов.

Юббе, потрясенный, молчал.

— Третий день не могу опомниться от этого сна, — после небольшой паузы глухо проговорил Рюрик. — Уж очень откровенное видение. Я даже боюсь поведать о нем своему верховному жрецу, — мрачно признался он, а затем твердой рукой отодвинул от себя кубок и с досадой спросил: — Почему Святовит недоволен мною?

Юббе понимал, что молчать нельзя, но ничего не мог с собой поделать. "Вот тебе и зрелость! — вздохнул он про себя. — Молодость просит совета, а ты угрюмо молчишь, как жертвенный камень у реки".

— На какой день... ты видел... этот сон? — вдруг догадался спросить фриз, взволнованно подыскивая нужные слова.

— На второй день молодой луны, — удрученно ответил Рюрик и догадливо, но грустно улыбнулся. — Ты хочешь сказать, что сон долгий?

— Да, — уже твердо ответил Юббе. Резко тряхнув головой, он откинул назад волосы, которые рассыпались по его широким плечам. — Сон не из ближних. Он будет исполняться лет... двадцать, — Князь фризов забавно выдвинул вперед нижнюю челюсть. Он так обрадовался своей находчивости, что явно взбодрился.

Но Рюрик вновь грустно улыбнулся.

— Я думаю, меньше, — возразил он и, спохватившись, добавил: — Спасибо за доброту, отважный Юббе. У нас, рарогов, в почете всегда была правда. Отец перед смертью сказал мне, что я мало проживу, а умру на чужой стороне. — Рюрик проговорил это на едином дыхании, быстро, словно боялся, что упустит момент и не выскажется,

— Откуда твой отец это взял? — недоуменно спросил знаменитый фриз, не на шутку обеспокоившись.

— Ему сказала об этом моя мать, — шумно вздохнув, ответил Рюрик и пояснил: — Она родила меня в последний день полнолуния... Наши женщины в предсказаниях не ошибаются, — убежденно добавил он, чувствуя, что облегчения этот разговор ему не несет.

Юббе не знал, что сказать другу на его последние слова, и поэтому только переспросил:

— Не ошибаются? Неужели не ошибаются?

— Не ошиба-а-ют-ся! — нараспев повторил Рюрик. — Ну ладно! Хорош же хозяин! Сном угостил, а ужин-то простыл. — Он решительно поднял свой кубок и кивнул фризу: следуй, мол, моему примеру.

— Горячее жаркое вредно на ночь, — попытался пошутить Юббе, не ведая, как еще можно отвлечь рарожского князя от гнетущих дум.

Рюрик виновато склонил голову.

— Давай нашего медового вина попробуем! — тихо проговорил он, понимая, какую тяжесть взвалил на фриза своим откровением.

— Ну что ж, давай попробуем! — охотно согласился Юббе, пододвинул к себе кубок и, слегка поклонившись Рюрику в знак благодарности за гостеприимство, молча осушил его до дна, надеясь на быструю перемену в настроении друга.

Хозяин тотчас последовал примеру гостя. Ели они медленно и молча. Как и следовало ожидать, выпитое вино не взбодрило их. Из головы гостя не выходил сон Рюрика, ибо он знал, что пустых снов не бывает. Об этом знали все славяне-рароги. В это верили и все фризы, и все родственные им племена.

Видения всегда будоражили душу людей. И толковать сны учились сызмала. Некоторые люди даже пытались предотвратить то, что предсказано сном, но ни у кого это не получилось. Так как же быть сейчас?

— Полно, забудь о сне, — уловив неспокойные мысли князя фризов, попытался успокоить его Рюрик, но тут же удрученно заметил: — Как бы то ни было, а мне суждено прожить тот срок, что отмерен богами... — Он остановился, словно поперхнувшись, и уже тихо, почти про себя продолжил: — Отец завещал мне прожить жизнь достойно. И я сделаю это! Я должен выполнить завет отца, какие бы испытания ни уготовила мне судьба... — с горечью решил рарожский князь, но спохватился: "Громкие слова нужны только дружине, а Юббе — мой гость, и уши гостей ласкают другими речами".

— Молодец, Рюрик! Ты настоящий мужчина! — восторженно перебил мысли рарога фриз и восхищенно посмотрел па него: бесстрашного и предприимчивого предводителя пиратов-фризов покорило мужество молодости.

— Я боюсь только одного: слишком мало я успел свершить, а уже пророческий сон напомнил: приготовься, конец близок. Страшно стало! — угрюмо признался Рюрик, медленно и тяжело выговаривая каждое слово. И вдруг он почувствовал облегчение: "Вот и все! Самое постыдное, слабое и... сказал!" Он расправил свои еще по-юношески узкие плечи, поднял голову и тихо прошептал: "Слава Святовиту!"

— Ну-ну, успокойся. Сон твой дальний. Сначала ласточка совьет гнездо, потом вас будет греть солнышко, потом и только потом... Нет, подожди, может, ураган — это что-то другое?.. — Фриз все же захмелел от крепкого медового вина, и слова давались ему с трудом.

— Не надо меня утешать, — гордо вскинул голову Рюрик. — Что будет, то и будет. Ничего не изменить. Я хотел бы вот о чем спросить; а словене, какие есть: русции, вагры, рароги, лютичи, ободриты, волохи и ильменские словене — сможем ли мы объединиться, разбить германцев и поселиться все вместе на одной земле? Как ты думаешь?

Юббе вздрогнул: молодой двадцатилетний Рюрик, обреченный на короткую жизнь и знающий об этом, замышляет объединить родственные племена, побитые по отдельности, разбросанные в разных местах — спрятавшиеся кто в горах, кто за болотами, кто в лесах... Да мыслимо ли это?!

— Да... Тяжело будет! — задумчиво ответил отважный пират, прикинув все тяготы выбранного Рюриком пути. — Разные вожди и уже разные боги... — Фриз посмотрел на Рюрика, указывая небрежным жестом на семь зажженных свечей в массивном подсвечнике, языки пламени которых склонялись то к одному, то к другому князю, как бы принимая участие в их разговоре.

— Меня волнует пока только то, что ты думаешь, — заявил Рюрик, в упор глядя на князя фризов, не обращая внимания на его жест.

— Мы с тобой и так вместе, — улыбнулся Юббе и ласково пояснил: — Нас ведь разделяет только Эльба. В любое время я готов помочь тебе в битве с германцами. Благо, с моей стороны поморяне не нападают, а лютичи, вагры, ободриты и волыняне "делают" такие же дела, что и я.

Фриз отвернулся от подсвечника, уловив видимое безразличие князя к столь знаменательной детали убранства его гридни, и снова улыбнулся, но теперь уже самому себе.

— Повезло тебе с соседями, не то что мне, — резко вдруг проговорил Рюрик.

— Значит, дня через два будет ясно, что скажут волохи? — после некоторой паузы спросил Юббе, вновь удивленно ловя себя на мысли: откуда у Рюрика взялся такой великолепный светильник...

— Да, —ответил Рюрик и рассеянно проследил за взглядом фриза, направленным в сторону древнего подсвечника.

— А к тевтонам и куршам посылал кого-нибудь? — дипломатично спросил Юббе, переводя взгляд с подсвечника на священный котелок,

— Руальда с Эбоном¹⁵, — ответил Рюрик и уже сознательно перехватил взгляд гостя.

— Храбрые воины и мудрые послы! — похвалил выбор Рюрика гость, — Но Руальд, наверное, уже совсем стар?

Юббе отложил расспросы о семисвечнике на более подходящее время. Он твердо решил отвлечь внимание хозяина от его вещего сна и, не сбиваясь, начал задавать вопросы, на которые князь рарогов, фриз был уверен в этом, будет отвечать охотно.
_______________________
¹⁵ В славянском языке ударение в именах было на первом слоге.

И Рюрик отвечал, казалось, охотно:

— Да, Руальд стар, но еще крепок. Думал, он сможет уговорить вождей этих племен не поддаваться германцам, да, видно, опоздал я.

— Подкупили?—скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Юббе.

— Похоже, что так, — горестно подтвердил Рюрик. Юббе осуждающе покачал головой.

— Не скрою, я думу держал даже о русциях, — усмехнулся над самим собой Рюрик. — Да решил, что накрепко осели они возле своего моря.

— Уж очень далеко они, князь рарогов. Вряд ли кто из них откликнулся бы...

Рюрик согласно кивнул головой.

— Да и у греков на службе много таких, кого отец когда-то питал надежду присоединить к себе, — добавил он, но не успел договорить, как внезапно отворилась дверь и запыхавшийся старый Руги возник на пороге гридни и срывающимся от волнения голосом возвестил:

— Прибыли! Ладьи только что пристали к берегу!

— Сколько? — с радостной надеждой выкрикнул Рюрик. быстро вскочил с места и чуть не опрокинул скамью. Юббе тоже встал и жадно ждал ответа слуги. В это мгновенье в гридню вбежал юноша, раскрасневшийся, большеголовый, светловолосый, в простой рубахе, поверх которой была надета кожаная сустуга, на которой выделялся особый знак — силуэт сокола, пришитый суровыми красными нитками,

— Рюрик, они вернулись! — возбужденно и звонко воскликнул гоноша, бросившись князю в объятия.

— Знаю, Олег, знаю! — радостно ответил Рюрик и крепко прижал к себе юношу. — Все целы? — обеспокоенно спросил он Руги.

Олег обиделся, что вопрос пришелся не ему, но сдержался и дал высказаться старому, любимому слуге.

— Наши целы все, а волохи дали... всего десять ладей с людьми. Предводителями у них — Аскольд и Дир, — проговорил Руги, и торжества не слышалось уже в его голосе.

— Десять ладей? — упавшим голосом переспросил Рюрик. — Это всего четыреста человек? Что я смогу сделагь с такой горсткой людей?!

Радость у присутствующих как рукой сняло.

— Можа, завтра прибудут еще? — схитрил Руги.

— Ты спрашивал об этом на пристани? — оживился на мгновение Рюрик.

Юббе сдержанно молчал. Руги развел руками:

— Спрашивал, но...

— Зачем же тогда... — вскипел Рюрик, но Руги его перебил:

— Все бывахоть!

— Руальд и Эбон на пристани? — все так же гневно обратился князь к слуге.

— Да. Им постовые донесли за час до прибытия солбы, — пробубнил опечаленный Руги и виновато опустил голову.

— А почему меня не позвали?! — запальчиво выкрикнул Рюрик.

Руги молчал.

— Я кого спрашиваю?! — оттолкнув Олега, князь метнулся к старому кельту. Тот спокойно ждал своей участи.

— Боялись тебя огорчить! — вступился за Руги Олег. — Прибыло всего десять ладей, а ты ждал сотню — Он подбежал к побледневшему старику, забавно расставил ноги, поднял руки и приготовился защищать по от князя.

Рюрик сник. Не хватало только при всех избить своего старого Руги. Ну и ну!

Он взял верного кельта за плечи, молча сжал их и, кивнув, тихо сказал:

— Иди отдыхай. Небось нога вся изнылась...

Кельт, не смея прикоснуться губами к руке князя, покорно пошел к выходу.

— Там... твои жены... ждут, когда ты с гостем придешь к ним на вечерю... — неуместно обронил он на ходу и, заметив досаду на лице князя, быстро открыл тяжелую дверь.

— Я иду на пристань! — воскликнул Рюрик, как только старик скрылся за дверью. — Юббе, если ты желаешь взглянуть на жалкие остатки прежде смелых и гордых венетов и романов, следуй за нами, — с натянутой улыбкой обратился он к князю фризов и слегка склонил голову.

Юббе понял все. Он выждал паузу и тихо, но веско сказал:

— Князь рарогов-русичей должен быть всегда стоек!

Рюрик вспыхнул, но, сдержав гнев, почти выбежал из гридни.

* * *

А возле крыльца княжеского дома стояли слуги и приближенные к князю дружинники и возбужденно обсуждали только что полученное известие о прибытии волохов. Они не скрывали своего разочарования, громко говорили, не заботясь о том, что князь ненароком может услышать избранную речь. В это время из женской половины дома выбежали одна за другой наложницы князя. Дружинники замолчали, а женщины, снуя по двору, как разноцветная стайка канареек, бросались то к одному, то к другому из них и громко кричали:

— Что случилось, куда вы, почему оставили нас?

Дружинники недоуменно взирали на пеструю и крикливую стайку молодых, дерзких женщин и, пораженные их откровенным заигрыванием, вдруг почувствовали что-то неладное... Словно вихревой клубок поднялся и пробежал по двору княжеского дома, проскользнул к крыльцу и свернулся на нем спокойной змейкой.

Тут распахнулась тяжелая дверь, и на пороге стремительно появился князь. Наложницы ахнули и затихли.

Князь, казалось, никого не замечал.

— Факелы! На пристань! — резко, почти грубо скомандовал он, сбежав с крутых ступеней крыльца, и первым пересек княжеский двор, огороженный высоким дубовым частоколом. Факельщики не мешкая бросились за ним. Дружинники, спохватившись, метнулись сопровождать князя. Женщины затихли и сиротливо удалились на свою половину. Княжеский двор сразу опустел.

Пристань венето-рарожского поселения на полуострове Пёль, та самая пристань, которая полдня назад звенела шутками и заливистым смехом, своим задорным духом участвуя в состязательном заплыве стругов, находилась в удобной песчаной бухте совсем рядом, локтях в семистах от дома Рюрика. Князь почти бежал. Слуги с факелами за ним едва поспевали. Остальная процессия двигалась значительно медленнее. Все понимали, что Рюрику просто необходимо выбить злость быстрой ходьбой, и не мешали ему в этом.

На деревянных мостках, что были настланы для укрепления песчаного берега, Рюрик увидел группу людей. Руальд и Эбон были здесь же и исполняли свои обязанности: гостям выделялись провожатые, которые должны были довести их до ночлега.

Рюрик подошел вплотную к послам и тихо окликнул:

— Руальд!

— Рюрик?! — удивился высокий смуглолицый солбник, устало улыбнувшись. Умное морщинистое лицо его не выдавало разочарования.

— Да, это я. Неужели их только десять ладей? — сокрушенно спросил князь.

— К сожалению, да, — Руальд указал Рюрику на двух воинов, стоящих с ним рядом. — Говорят, это все, что волохи смогли выделить нам.

Князь посмотрел на воинов и молча наклонил голову. Волохи подняли секиры, вонзили их в землю у ног предводителя рарогов и тоже склонили головы.

— Славим князя венетов-рарогов! — торжественно в один голос произнесли они.

— Славлю храбрых волохов! — приветствовал их Рюрик, невольно задержав взгляд на секирах, задиристо торчавших возле его ног.

Один из гостей был едва ли старше Рюрика. Высокий, черноволосый и широкогрудый, одетый, как и все волохи, в кожаную сустугу поверх красной рубахи и в коричневые самотканые шерстяные штаны, заправленные в кожаные сапоги, он безотрывно смотрел жестким, испытующим взглядом на рарожского князя, но Рюрик не был смущен его взглядом. Князь знал силу данной ему власти и был слишком своеволен, чтобы его волноло, какое впечатление он производит на окружающих.

— Аскольд? — в упор спросил князь и с легкой завистью отметил про себя красоту его лица. В свете факела засверкала низка из бляшек, украшавшая открытую шею волоха, и прикрывавшую подвеску-амулет из астрагала бобра, а драгоценная колта из изящных серебряных проволочек в форме полумесяца тускло мерцала в левом ухе воина.

— Аскольд, — подтвердил тот и, пожав руку Рюрику, хмуро добавил: — Мы с Диром, — он указал на стоявшего рядом рыжеволосого крепыша, — решили помочь тебе в борьбе с германцами.

Князь рарогов ответил на рукопожатие. Волох подумал: "Что ж, рука у него крепкая... Но ежели исполнять его волю, то надо знать, умен ли он". Вглядываясь в лицо Рюрика, освещенное факелом, волох отметил высокий лоб венета-рарога и привычку хмурить брови при обдумывании неожиданных вопросов. "Такое молодое лицо, а лоб весь в морщинах... Несладкая у тебя жизнь, рарог, хоть ты и князь..." — то ли с ехидством, то ли с сочувствием подумал Аскольд о Рюрике. Князь нахмурился — уж слишком явно к нему приглядывается черный пришелец — и неожиданно почуял тревогу.

— Почему вас так мало? — только молодой предводитель дружины рарогов мог позволить себе такой бесцеремонный вопрос.

— Мы решили, что больше вам не прокормить, — дерзко пошутил Аскольд. "Пусть меня в открытую прощупывает", — тщеславно решил он и слегка запрокинул голову, показывая свою удаль.

Рюрик не принял вызов и промолчал.

Аскольд подождал немного, и улыбка исчезла с его самодовольного лица.

Руальд и Эбон переглянулись, довольные сдержанностью своего князя, но их насторожил вызывающий тон черноволосого волока.

— Значит, вы стали так же малочисленны, как и все другие венетские племена, — словно рассуждая вслух, медленно проговорил Рюрик и, обратившись к рыжему волоху, быстро и четко, не давая Аскольду сказать что-либо в ответ на свои слова, спросил его:

— Каков был путь сюда, Дир?

— Как в любой новый край — тяжел и интересен, — ответил Дир и слегка развел руками. Ему было около тридцати; глубокая складка между бровями — яркое свидетельство пытливого ума и беспокойной жизни — сразу бросалась в глаза. Ростом он был заметно ниже Аскольда и Рюрика, но шире их в кости.

"Этот должен быть более добродушным", — отметил про себя Рюрик и протянул руку Диру, задержав взгляд на его массивной серебряной гривне, скрывавшей такую же задор исто-острозубую, как и у его предводителя, привеску — амулет из астрагала бобра.

Дир с благодарностью принял руку князя и тепло ее пожал. Рюрик остался доволен рукопожатием. "Жаль, что ты с Аскольдом, — подумал князь. — Тот силен и подомнет тебя под себя... А мне не перетянуть тебя — уж слишком открыто ты верен своему хозяину". Мысль эта промелькнула, как вспышка молнии, и больно ранила чувствительного Рюрика.

— Ну ладно, благодарю вас за отклик, за приезд! Битва с германцами предстоит тяжелая, и неизвестно, кто ляжет первым на поле брани. Жилье вам указали? — поспешно и словно чужим голосом проговорил князь рарогов, взглянув в сторону своего посла.

— Да, все готово, — ответил Руальд и тревожно поглядел на Рюрика: ему послышались слезы горечи в голосе князя.

— Благодарю, Руальд! Благодарю. Эбон! — тихо проговорил Рюрик. Он сдержанно поклонился своим послам, а затем и волохам.

— Князь, а ты не забыл про Юббе? — раздался сзади князя рарогов голос Олега.

Рюрик опешил.

— Забыл, совсем забыл! Чурбан... — яро обругал он себя и схватил Олега за руку: — Где он?

— Тут, с нами, — ответил юноша тихо и добавил: — Он все слышал. Мы стояли рядом с Эбоном. Юббе огорчен и сочувствует тебе.

Князь сжал плечо Олега. Из темноты вышла небольшая группа людей, сопровождавшая знаменитого пирата.

— Ну и быстр же ты на ногу. Рюрик! — Юббе постарался., чтобы его голос звучал тепло и мягко. — Не успели и оглянуться, а тебя уж и след простыл. — Найдя в темноте руку рарожского князя, он легонько пожал ее.

— Прости! — искренне попросил Рюрик, отвечая на пожатие руки.

— Полно! Не огорчайся! Жизнь еще длинная... Терпенья нужно мно-о-го иметь, а ты — один. Береги себя. — Юббе сжал плечо князя и тихо спросил: — Когда же битва с германцами?

— Хотел напасть неожиданно, со свежими силами, но, сам видишь, нападать не с кем. Дай бог, оборониться бы, — прошептал Рюрик фризу и до боли закусил губу.

— В ближайшее время я пришлю тебе две тысячи своих воинов,— решительно сказал Юббе и добавил: — Медлить не будем, завтра же отплыву за ними сам. Надеюсь, примешь? — почему-то сурово спросил князь фризов: он вдруг понял всю трагичность положения своих родичей — венетов-рарогов.

На глаза Рюрику навернулись предательские слезы — хорошо, что темнота скрыла их от окружающих.

— Ты всего-то два дня в гостя...

— Буде рядиться! — по-славянски вдруг заговорил фриз и засмеялся, — Пошли почивать! — решительно заявил он.

"Что он затеял? Неужели и впрямь поможет?" — лихорадочно думал Рюрик, глядя на риза.

Юббе запрокинул голову и властно крикнул:

— Олег, пока твой князь думу думает, дай команду приготовить мои ладьи!

— Иду! — закричал обрадованный Олег, бросился на пристань, схватив за руку одного из факельщиков, и потащил его за собой...

Рюрик удивленно смотрел на гостя, убегающего Олега и затаенно молчал...

ПОДГОТОВКА К БОЮ

Юббе не обманул и не проспал, хотя ночь была на редкость коротка: наложницы рарога умели угождать любому гостю. Едва забрезжил рассвет, он поднялся и, стараясь не шуметь, надел на себя ту же праздничную одежду: красные штаны, бело длинную рубаху, коричневую сустугу и пурпурную накидку с яркой вышивкой, изображающей голубоголовую лесную завирушку, сидящую на ветке священного ясеня, и с драгоценной фибулой на правом плече.

Рюрик будто бы и не спал — он лежал с открытыми глазами и, не глядя на фриза, то ли ему, то ли себе сказал:

— Опасное дело затеяли. — Он провел по лицу руками, словно совершая омовение. — Ты что не отговоришь меня? Может, лучше согласиться на дань германцам? — устало спросил он и в упор посмотрел на знатного фриза, ожидая искреннего ответа.

— Ты не спал? — вопросом на вопрос не сразу ответил ему Юббе, расчесывая волосы костяным гребнем с длинными частыми зубьями.

— Не знаю, — признался Рюрик и отвел взгляд от лица гостя, затем сбросил с себя меха, которыми был укрыт, и поднялся с ложа.

— Ты затеял большое и праведное дело, — твердо проговорил Юббе. Густая прядь волос упала на его крутой лоб. Потемневшие серые глаза отчаянного пирата строго смотрели из-под лохматых темных бровей. Он глубоко дышал, явно сдерживая гнев, такой лишний в это тревожное для Рюрика утро. Юббе отбросил прядь волос со лба и продолжил, подбирая наиболее точные, по его разумению, словенские слова: — Давай боле не будем впускать смуту в душу. Германцев надоти крепко побить за разбой во твоей земле, и мы их побьем!

Лицо рарожского князя просветлело.

— Ты верный друг, Юббе! — ответил Рюрик, не сводя завороженных глаз с возбужденного лица фриза. Больше он ничего не смог сказать от волнения, перехватившего ему горло.

Фриз не понял. Он молча застегнул на правом плече массивную фибулу и поправил складки пурпурной накидки.

Рюрик надел серебряную цепь, оглядел торжественно одетого гостя и снова помрачнел.

Тихо скрипнула тяжелая дверь одрины¹⁶. На пороге стоял Руги.

— Вы уже не спите?! —удивился он.

— Нет,— сдержанно улыбнулся ему Рюрик. — А сам-то спал ли?

— Спал, а то как же! — гордый вниманием князя, ответил слуга. — Подите в гридню, сейчас вам еду подадут, — радушно пригласил он князей и, сильно хромая, тотчас же вышел из одрины.

Юббе и Рюрик перешли в гридню, где, совершив омовение и торжественно отстояв перед священным котелком положенную минуту, молча сели за трапезу. Слуги подали им подогретую телятину, утиные яйца, большие ломти хлеба и горячий кисель, сваренный из сушение земляничных ягод...
_______________
¹⁶ Одрина (слав.) – спальня.

...На пристани все уже было в движении. Дул холодный ветер, по небу плыли тяжелые облака — ничто не обещало хорошего дня, но Рюрика пока это не беспокоило.

Все шестьдесят фризов, сопровождавших своего князя не выспавшиеся, но нарядно одетые и возбужденные последними событиями, сидели в ладьях и ожидали своего предводителя. Рюрик оглядел струги: дубовые, крепкие, нерасписанные, они покачивались на волнах неспокойного сейчас Рарожского залива, едва упираясь утиными носами в пологий песчаный берег, и тяжело вздохнул.

— Не печалься, Рюрик, — обнадеживающе проговорил Юббе. — У нас хватит сил, чтобы побить германцев, — воинственно добавил он и слегка встряхнул князя за плечи.

— Я жду только тебя, — тихо вымолвил Рюрик и после некоторой паузы добавил: — И даже не хочу думать, что будет, если ты не вернешься.

Юббе вздрогнул от этих слов, но не снял рук с плеча князя:

— Я вернусь через три дня, как и сказал. Ты же знаешь, до меня пути-то — два дня! Поклонись за меня вождю, жрецу н священному коню. Жаль, что мы не спросили его совета. Кланяйся и друидам. Передай, я скоро вернусь, — с жаром проговорил знатный фриз и заглянул Рюрику в глаза.

— Я жду тебя! — глухо повторил Рюрик. — Только тебя! Иди! — И, склонив голову, он чуть оттолкнул от себя знатного пирата.

Фриз кивнул головой, повернулся и ловко перебрался по мосткам на борт ладьи.

— Сторожевые! — скомандовал береговой. — От плыть!

Струги вздрогнули, качнулись и тяжело повернулись носами на запад. Затрепетали паруса, и ладьи медленно стали выходить из залива...

* * *

Несмотря на раннее утро, во дворе дома вождя венетов-рарогов было многолюдно. Слуги хлопотали, готовя еду прямо на костровой поляне. Жена вождя, старая женщина с приятным, добрым лицом, которое обрамляли седые, но густые еще волосы, восседала на покрытой мехами лужайке, что оберегалась в правой части двора как святыня, и обсуждала с родственниками сны, которые они видели в эту ночь. Сам вождь вел беседу с охотниками племени в противоположной стороне двора.

Рюрик стоял в воротах двора и ждал, когда его заметят. Он знал, что на пороге этого дома надо было быть терпеливым, осмотрительным и осторожным.

Наконец его заметил один из старых слуг вождя и тихо спросил:

— Так рано, князь, и к вождю?

— Да, Гэл, передай вождю, что я хочу с ним говорить сейчас. Спроси, сможет ли он меня выслушать.

— Но вождь еще не ел, — возразил старый кельт. — Еда только готовится, — тихо пояснил он и указал на костровую поляну, где хлопотали слуги.

Рюрик замялся. "Да, — подумал он, — нельзя так спешить. Вождь может обидеться".

— Хорошо, я зайду потом, — спокойно сказал князь и уже было повернулся, чтобы незамеченным для вождя уйти со двора, но тут он услышал, как вождь спросил:

— Гэл, кого ты там скрываешь от меня?

Рюрик остановился. Слуга отпрянул от князя. Во дворе стало тихо.

— Князь рарогов очень обеспокоен и хочет поговорить с тобой, — пояснил старый кельт.

Рюрик почувствовал, что все присутствующие удивленно и настороженно разглядывают его.

Он медленно и торжественно, приложив правую руку к груди, низко поклонился вождю, затем, повернувшись в сторону жены вождя, еще ниже поклонился ей.

— Я приветствую вождя племени венетов-рарогов и всю его семью!

Охотники расступились, и перед Рюриком предстал вождь его родного племени: высокий, сухопарый, с длинными синими волосами, спадающими до пояса. На нем была коричневая кожаная сустуга с длинными рукавами, надетая поверх серой льняной рубахи, и красные полотняные штаны.

Рюрик подошел ближе и глянул в лицо вождя: старое, изборожденное морщинами и шрамами, умное лицо его выражало удивление:

— Рюрик? На рассвете? И во дворе моего дома? Что случилось, самый храбрый из моих рарогов? — спросил вождь.

— Я только что проводил Юббе, — виновато произнес Рюрик, склонив голову. — Он просил поклониться тебе, — глухо добавил князь, не глядя в лицо старого рикдага.

— Пират отплыл за дружиной фризов? — спросил уже знавший все вождь.

Рюрик забеспокоился. Он поднял голову и решительно произнес:

— Я знаю, вождь, ты будешь гневаться, но мы решили биться с германцами, не дожидаясь согласия совета племени.

Охотники — невольные свидетели разговора — издали возглас удивления. Вождь повернулся к ним.

— Мы должны были поговорить одни, но вы слышали уже решение Рюрика, так выслушайте и мое, чтобы спокойно прошла у вас нынче охота: я тоже буду биться вместе с ним! — И он указал рукой на князя рарогов.

Охотники переглянулись. Еще до появления Рюрика они свой разговор с вождем закончили и дивились, почему им было разрешено слушать беседу с князем. Повинуясь движению руки вождя, охотники один за другим начали молча покидать двор.

Столь необычный оборот дела привел Рюрика в замешательство, и он, не зная, как себя веси, молчал.

Вождь покойно смотрел на удаляющихся охотников, вид которых внушал страх: длинные синие распущенные волосы, расписанные красками лица, колчаны с остро заточенными стрелами, короткие секиры и двойные кожаные щиты на спине и груди. Затем он обернулся к князю и предложил ему:

— Присядь, сын мой, и давай поговорим.

Рюрик покорно сел на шкуру медведя рядом с вождем.

— Вчера вечером, когда ты встречал волохов, — размеренно делая паузы после каждого слова, заговорил вождь, — к нам опять пожаловали ирландские миссионеры, — тихо и настороженно оповестил вождь князя и пристально посмотрел на него.

— Ирландские? — удивился Рюрик, и глаза его сверкнули недобрым огоньком. — Так ли это, мой вождь? — спросил он, прямо глядя в умное лицо старого вождя.

— Я понимаю твою настороженность, — грустно улыбнувшись, проговорил Верцин, — ты прав, они, конечно, скорее германские миссионеры, а у нас с тобой нет времени, чтобы поразмышлять об этом столько, сколько бы хотелось... Но! — Старый вождь сделал паузу и так посмотрел на Рюрика, словно хотел заглянуть ему в душу.

— Но?! — тревожно переспросил рюрик и вскочил с места.

— Сядь, — тихо, но властно приказал ему вождь, проницательно глядя в серое от усталости, с воспаленными глазами лицо Рюрика. Старый вождь думал только об одном: сумеет ли понять его этот умный и любимый воинами, но такой горячий князь? От этого во многом зависел благополучный исход дела, которое затеял Верцин.

— Я сяду, — прошептал Рюрик возбужденно. — Я сяду, Верцин, но знай: их семисвечник стоит на столе в моей гридне, только чтобы освещать ее. Ты слышишь? И клянусь Святовитом и Перуном: ума в моей голове от этого подарка миссионеров не прибавилось! — запальчиво сказал он.

— Ты утверждаешь, что всегда будешь верен Святовиту? Будешь внимать только пророчеству Камня Одина? — с обостренной заинтересованностью спросил рарожский вождь князя и услышал в ответ:

— Да! Своих богов я не променяю ни на Йогве, ни на Христа. Сегодня уступи и предай богов, завтра — землю и жизнь?! Неужели ты не чуешь, куда они целят? — горько спросил он вождя и встал.

Словно меткий стрелок из лука, он поражал одну цель за другой, бросая Верцину одно доказательство весомее другого.

Старый вождь вскинул голову, поднял правую руку вверх и сурово произнес:

— Сядь, Рюрик! Останови свой гнев и не мечи ядовитые стрелы в мою душу! Не зная истории своего племени, не надо давать зарок богам, сын мой!

— Что-о-о? — протянул князь и остановился, словно захлебнувшись от возмущения: уж кто-кто, а он историю своего народа знал назубок. Он попытался вскочить, но спокойный властный голос вождя вновь приковал его к месту.

— Сиди, князь! Скажи, сын мой, ты знаешь, от кого пошло наше племя?

— От Верцингеторига, великого полководца, который сражался с великим Цезарем, — как на уроке, выпалил Рюрик, и тут же понял, куда целит вождь. — Он был... саксом? — ошарашенно прошептал побледневший князь и, заклиная себя терпеть и молчать, опустил голову.

— Чистокровным, — сознался потомок великого древнекельтского полководца, но в голосе его не было торжества.

Рюрик произнес какое-то бранное слово, глубоко вздохнул и невольно закрыл глаза. Он старался дышать глубоко, но бесшумно, потому что всеми силами стремился показать себя вождю зрелым мужем, умеющим владеть собой в любой трудной ситуации. Но новость была настолько неожиданной, что от всевидящего ока старого вождя Рюрику не удалось скрыть ни ярость, рвущуюся из груди, ни растерянность. Ему хотелось орать, чего-то требовать, трясти кого-нибудь за плечи, но никого, кроме зорко наблюдавшего за ним вождя, радом не было. Двор вокруг опустел, и вокруг установилось странное спокойствие.

Вирцин смотрел на внутренне бунтующего князя то снисходительно-добрым, то обеспокоенным взглядом. Ему пнятно было это состояние души Рюрика, его страстное сопротивление услышанному, но упорного и явно затянувшегося молчания вождь принять не захотел.

— Значит, большая часть наших соплеменников — славяне, венеты, галлы, иудеи и саксы — они не чистокровны? — спросил язвительно Рюрик. И взгляд его устремленный на вождя, был беспощаден.

— Да, — спокойно ответил Верцин.

— Та-ак. — протянул Рюрик и зло спросил: — Ну и что же мешает германцам и иудеям признать нас своими?

— Древняя ссора праотцов, породивших наши племена. К тому же племен много, миссионеров мало, а иудеи вообще не признают насильственного приобщения к своей вере, — спокойно пояснял Верцин.

— Какова же причина столь глубокой ссоры? — все так же колко пытался выяснить Рюрик.

— Различия в вере, — проговорил старый вождь, с прежней пытливостью вглядываясь в сузившиеся глаза взъерошенного князя.

— Ну и в чем же суть этих различий?

— Наш прапрадед, потомок Афета, считал, что богов много. Они управляют всеми силами природы и помогают человеку в его делах, — спокойно и сознательно медленно, чтобы унять гнев князя, проговорил вождь и в ответ услышал:

— Это и умно, и верно!

— Но так думали далеко не все! — продолжил Верцин, предупреждая возражения князя. — А вот потомки Сима, родного брата Афета, признали единого Бога, которого считают Отцом всего сущего — и природных явлений, и человека. Он управляет нами...

— Управляет?! — удивленно переспросил Рюрик и возмущенно повел плечами. — Разве боги управляют, а не помогают нам?

— Да... — скорее самому себе, чем Рюрику, ответил Вирцин и, спохватившись, пояснил: — Но ты слишком молод, чтобы постичь это. Да, Рюрик, — грустно заметил вождь, — боги нами управляют, и мы бессильны против их воли.

— Значит, и исход борьбы нашего племени с германцами тоже зависит от воли Христа, либо Йогве, либо Святовита? — В голосе Рюрика слышались горечь и насмешка. Вождь не понял, над кем — над ним или над Богами, — и потому грозно потребовал:

— Не глумись над тем, чего не постиг!

— А я не верю тому, что ты сказал, — горячо возразил Рюрик и вскочил. — По-твоему получается все легко и просто: германцы — христиане, и они дерутся с нами потому, что мы признаем Святовита и не почитаем их бога. Стало быть, если я признаю наконец Христа главным богом, то германцы сразу же прекратят со мной биться? Так, да?

— Да, — с уверенностью подтвердил Верцин и ласково улыбнулся Рюрику, радуясь, что князь так быстро все понял.

Но у Рюрика был готов другой дерзкий вопрос:

— А ежели я захочу почитать сразу иудейского и мусульманского бога? Ведь они тоже боги-люди, да? Вера в них обоих совместима?

Верцин изумленно раскрыл рот и ахнул:

— Рюрик! Я знал, что ты своеволен, но не предполагал, что в такой мере...

— Хорошо, мой вождь, — с болью согласился Рюрик, видя, как страдает старый рикдаг¹⁷, и веря его душевному потрясению. — Я подумаю над твоими словами. Но я не могу поверить, что германцы вытесняют нас из Рарожского песочья только из-за того, что мы другой веры...
_________________
¹⁷ Рикдаг (кельт.) — хороший вождь, справедливый предводитель.

— Но это так, — убежденно перебил вождь князя и горячо посоветовал: — Посмотри, как живут меж собой христианские государства! Они же не воюют!

Рюрик усмехнулся и отрицательно покачал головой. Настороженность и недоверие не оставляли его.

— Рюрик, нас так мало, а мы все время льем кровь... Наши древние... — Вождь поперхнулся и замолчал на мгновение, но затем взял князя за руку и спокойно продолжил: — Наши праотцы завещали нам долгую жизнь без войн друг с другим, а мы что делаем?

— Уж не причаститься ли нам с германским королем из одной чаши? — не унимался, язвил Рюрик и осторожно высвободил свою руку из рук вождя.

Вождь не обиделся. Он смотрел поверх головы мятежного военачальника своих рарогов с горечью. Ему казалось, что он видит, как по пыльным дорогам бесконечной вереницей тянутся деревянные повозки согнанных с обжитых мест соплеменников; развеваются неспокойными ветрами вдоль берегов туманного залива густые, черные клубы дыма от горящих изб, ибо свои жилища рароги, как и другие славяне, покидая, предают огню. Вождь как будто наяву услышал пронзительные крики детей и птиц; протяжный, горестный плач женщин, а затем перед его взором предстали темные, обветренные лица старых гриденей-дружинников, терпеливо укладывающих повозки в долгий путь, и фанатичные, с особым блеском глаза жрецов, тонкие губы которых беспрестанно нашептывали: "Не покидай нас, Святовит! Дай силу нашим душам и телам!"

"...Да, князь, вряд ли кто в молодости бывает терпелив и мудр", — беспомощно подумал вождь и удрученно пробормотал:

— Пожалуй, и все племя вот так же яростно, как и ты, верит и будет верить в Святовита и не сменит веру свою на веру в Христа.

— Я не могу ручаться за все племя, вождь, — немного подумав, сказал князь, — это дело каждого, кто имеет душу. — Он проговорил это растерянно и отвернулся от Верцина, боясь, что тот заметит его душевную боль.

— Как верно ты заметил про душу! — восхищенно, но тихо воскликнул вождь и понял, за что Рюрика любят на Рарожском побережье. "Нет, он, наверное, не так уж и фанатичен, как кажется, — подумал вождь. — Здесь дело в другом. Просто он не может, не умеет сдаваться сразу, без боя".

— Хорошо, князь, — вдруг решившись, твердо сказал вождь. — Ты можешь поступать так, как подсказывает тебе твое сердце, а вот я немногие оставшиеся мне годы хочу прожить, испытывая богов.

— Испытывая бо-гов?! — оторопело переспросил Рюрик и неожиданно для себя взял в свои ладони старую смуглую руку вождя. — Возможно ли это? — Только огромное почтение, с которым Рюрик с детства относился к знаменитому на все побережье залива вождю, помешало ему больно сжать эту морщинистую, побывавшую в стольких сражениях руку и закричать на все селение:

"Что ты говоришь, вождь племени рарогов? Опомнись! Ведь это... Это же начало... конца!"

— Но я не предам тебя, мой князь, — горячо прошептал старый Верцин, освобождая свою руку из сильных рук Рюрика. — Не предам! — убежденно повторил он. — И не смотри на меня так. Не надо! Я душою... чую, что должен са-ам испытать... богов! Всех! Будь то Христос, Йогве или Святовит! Всех-всех! Понимаешь? Я сам должен понять, кто из богов сильнее...

Рюрик отшатнулся от вождя.

Верцин следил за каждым жестом князя, знал цену его чувствам, но не смог остановиться в своем неизъяснимом стремлении высказать все, что обязан пережить сам.

— Какой из богов сильнее?! — снова оторопело переспросил Рюрик вождя, нахмурив брови. — Значит, и... и всем нам надо служить тому народу, у которого самый сильный бог, так, мой вождь? — Он сузил глаза и не отрываясь смотрел в побледневшее лицо вождя.

— Не смотри на меня так, Рюрик, — снова с горечью попросил старый Верцин и пояснил, усмиряя свой и княжий гнев: — Я не виноват, что под закат лет своих вдруг засомневался в своем боге. Но знаешь об этом только ты! — с болью предупредил вождь, затем встал, положил обе руки на плечи молодого князя и добавил с той беспомощностью и безнадежностью, которые появляются только при безысходности: — Я обязан сказать тебе это. Я вождь — и сомневаюсь!.. Но не это для тебя страшно. Я тебя не предам. Я до последнего вздоха буду предан твоему делу. А вот дружина и друиды¹⁸ — это наши раны, — горячо прошептал он в лицо князю.

Рюрик вновь отпрянул от вождя, словно кто-то толкнул его в грудь.
_________________
¹⁸ Друиды — кельтское название языческих жрецов.

— Постой, не уходи! Горько слышать правду, но у пас с тобой нет другого выхода, — жестко проговорил Верцин, силой заставляя Рюрика оставаться на месте. — Выслушай все до конца.

Рюрик поник. Опустил плечи. Не было никакого желания ощущать прикосновение рук человека, который так глубоко ранил его душу. Но Верцин был настойчив. Он упорно держал свои руки на плечах упрямого князя и, уже не щадя ни себя, ни князя, проговорил:

— Страх мне внушают друиды и дружина, но запрещать миссионерам быть среди них бесполезно. А посему я позволил им вести беседы с друидами, дружинниками и даже с твоими женами и наложницами.

Рюрик вырвался из цепких рук старого вождя и в запальчивости крикнул ему в лицо:

— Ни за что больше не подойду ни к одной из них!

— Это твое дело, — не улыбнувшись, прошептал Верцин. — Мое дело — предупредить тебя.

Рюрик в нерешительности постоял возле вождя, затем рванулся к выходу, но через некоторое время опять оказался рядом с Верцином,

— А верховный жрец? — выпалил он, и старый рикдаг его понял.

— Бэрин все ведает и внял моей истине, — спокойно ответил вождь, вглядываясь в тревожное лицо молодого князя.

Рюрик вновь задохнулся от нахлынувшего прилива негодования.

Верцин понял его и как можно ласковее проговорил:

— Бэрин, как и я, ручается только за себя, но не за друидов. Этих "ясновидцев" ты знаешь не хуже меня, Рюрик.

Князь опустил руки и горько усмехнулся:

— Ну и благословил же ты меня, рикдаг! Через три дня в помощь ко мне прибудет войско фризов, а я словно пакля... Я не знаю, что буду говорить им!

С этими словами Рюрик рухнул на колени у ног старого вождя. Верцин вздрогнул, вскинул руки на плечи молодого князя, ласково погладил их, коснулся пальцами головы.

— Бедный мальчик! — прошептал Верцин, глядя на Рюрика. — На твою долю, чую, выпало самое тяжкое княжение, но ты... должен выдержать это божье испытание! — пророчески потребовал вождь.

В ответ князь издал звук, напоминающий глухое рычание, я еще ниже склонил голову...

* * *

Три следующих дня Рюрик жил как на углях. В нем пылало все: и душа, яростно сопротивляющаяся услышанному; и ум, кричащий о невозможности подчинения исподволь подкрадывающейся силе и корчащийся в поисках выхода; и сердце, горящее ярче смоляного факела. "Зачем же ты здесь будешь нужен, князь, — напряженно размышлял он, — ежели придет другая, более сильная духом рать и сметет тебя?.. Меня сомнут?.. Меня?.. Нет! Этого не будет никогда!.. Сходить к Руцине и выведать у нее все, что она знает о миссионерах?" — промелькнула мысль, но в следующее же мгновение в нем взыграла гордыня. Князь метался в своей маленькой спальне, как зверь в клетке, не зная, что надо сделать, чтобы избежать беды...

Три бессонные ночи сделали лицо князя серым, взгляд — мрачным, душу — злой, а ноги — бессильными. И только ум продолжал буйствовать и сопротивляться. Ум предлагал сначала один вариант действий, а затем желчно отвергал его по той простой причине, что план этот основывался на убийстве, но Рюрик мог убить врага только в битве с ним. Убить же за веру? Только за то, что кто-то пытается его вовлечь в другую веру?.. Нет, этого сделать он не сможет. У него рука не поднимется. И пусть живут эти проклятые миссионеры, пусть глаголят о своих заповедях и житии святых, пусть любые толки идут из их уст — не убивать же их за это! Но... и... слушать их бредни он тоже не станет. Да, не станет, хотя где-то в глубине души чувствует, что их правда где-то рядом, она почти ощутима. Стоит только едва напрячь память, и он уже утвердительно кивнет головой, согласившись с их притчей о добре и зле. Да, кивнет головой.

Да, согласится, но тут же отвергнет, ибо это не им выстраданная притча. "И ни к чему меня предостерегать, советовать, чтоб я берег свои силы и силы своей дружины... Мне нельзя медлить! У меня одна беда — германцы! И я должен их одолеть! Вот тогда и посмотрим, чей бог будет сильней... Пусть хитрят, пусть ловчат, но я разобью их, этих ненасытных грабителей! — кричал князь в своей маленькой, глухой одрине. — Я положу конец их разбою на нашей земле!" — клятвенно заверил он себя, не переставая метаться.

Он ходил от окна к постели, отшвыривая ногой мешавший ему табурет, снова ставил его в центр одрины и злился на себя за свою неприкаянность. Нет, нет, никаких сомнений не должно быть! Не может быть! Он теперь же у себя в селении уничтожит улицу иудеев. Это они, они во всем виноваты! Их не видно и не слышно, но все в них нуждаются; лучший товар — у них, но кто слышал хоть раз, о чем молит иудей своего Бога? Ни кто! Предатели! Встретятся — кланяются низко, на вопросы отвечают словоохотливо, всегда угодливы, терпеливы, во всем и всегда умелы, а в душе?! Никогда у них на языке не бывает того, что происходит в душе. "Ну и народ!.. Сильный народ! — вдруг сделал вывод князь и, ошеломленный, застыл на месте. — А когда они появились у нас?.. Давно!.. Отец говорил — задолго до появления свеев. Смиренны, сметливы, хорошие купцы и мореходы... С великим городом Волином связь держали... А мой дед по линии матери... кем был? — с испугом вдруг спросил самого себя князь и облегченно вздохнул: — Нет, он был свеем. Да-да, он из рода северных готов... — Рюрик вытер пот со лба. — Так как же быть?.. — прошептал он и сел на табурет. Рванул ворот рубахи — зазвенела тяжелаясеребрянаяцепь... — Нет, мериться силой с их Богом он не будет. Он просто забудет, о нем, и все! нет никакого Йогве! И нет никакого Христа! Есть только Свя-то-вит! И все! Но если так будет угодно Святовиту, то мы померимся силой! — зловеще изрек Рюрик и недобро усмехнулся. — Не подвел бы Юббе! Вот дело, угодное Святовиту!.."

В это время во дворе княжеского дома что-то произошло. Но Рюрик не стал вслушиваться. Он всем своим существом почувствовал, что там, во дворе, все успокоилось и успокоилось так, как бывает, когда собираются все его приближенные — военачальники, их жены и дети, чтобы послушать песни Хетты.

Так и есть. Вот раздались мелодичные, такие родные и теплые звуки кантеле, и что-то встрепенулось в душе князя. Он почувствовал, что злость и неуемность не исчезли, но переместились в те далекие закоулки его души, о которых он боялся и думать. Он сам поразился этойнеприятной новости, но понял, что груз его души теперь не просто тяжел, а еще и неразрешим. "Неужели так будет тянуться всю жизнь? Помоги, Святовит!" — чуть слышно прошептал князь и встал с табурета.

Рюрик подошел к окну нагляделся в происходящее на поляне. Там полукругом сидели дружинники и слушали пение его второй жены. Хетта не звала его и пела не о нем. Он это знал. Она пела о смелом соколе, о соколятах, еще не умеющих летать... И пусть поет... Вот если бы Руцина!.. Все знали, что сердцем Рюрика владеет только она. Идти к ней прямо сейчас?.. Можно, но нет сил...

Он стоял у окна и не шевелился.

Но любимая жена есть любимая жена. И ей дозволено все. Она может даже пройти на мужскую половину княжеского дома, если там нет гостей. И рыжеволосая Руцина решительно направилась к своему повелители, чувствуя необычность и опасность происходящего. Укрепили ее в желании увидеть мужа и речи мудрого Верцина,который с тревогой говорил о смуте в душе князя.

— Не смей боле оставлять молодого мужа одного! — советовал ей встревоженный вождь. — Ты жена его! <И самая любимая! — Верцин знал, как самолюбива Руцина. — Бди его вседенно и всенощно! Слушай все, о чем ни будет кричать и стонать! Пусть кричит до хрипоты, а ты молчи и не перечь ему! — напутствовал вождь княжескую жену, и та не могла ему не повиноваться.

Но, подойдя к спальне своею мужа, Руцина оробела вдруг и с трудом открыла скрипучую дверь. Рюрик стоял сгорбившись у окна и, не чувствуя духоты, мрачно смотрел на заполненную людьми поляну. Он не оглянулся на скрип двери и не вздрогнул, когда Руцина приблизилась к нему и положила обе руки на его спину, прижалась к ней щекой, поцеловала.

Рюрик закрыл глаза и поблагодарил Святовита за то, что бог понял его тайное желание.

Да, он ждал ее. И это чудо, что она почувствовала его зов и сама пришла в мужскую половину дома. Да, он устал. Устал от бед, свалившихся на его двадцатилетнюю голову. Да, признать он может многое: и то, что жрецы могут изменить то, что племя его бедно, и то, что дружине его не хватает оружия, коней, но свое бессилие перед надвигающейся бедой — приходом новых богов — он признать не может! Уйти, спрятаться от этих дум в двадцать лет — это так естественно!

— Как хорошо, Руц, что ты пришла... — сказал он тихо, поворачиваясь к ней покорно, как ребенок. Затем обнял ее как-то по-стариковски, почему -то поцеловал в лоб, страдальчески глянул в глаза, а в следующее мгновенье уже лежал с ней на ложе и безропотно отдавался ее горячим ласкам.

* * *

— Ну, в последний раз? — громко скомандовал Рюрик, потный, раскрасневшийся, но, казалось, ничуть не уставший. — Тысячникам? Приготовить своих воинов! Первыми выходят лучники!—приказал он и зорко проследил затем, как выполнялась его воля.

...Большое поле возле грабовой рощи, на многих стволах которой были оставлены роковые отметины (роща должна была быть выкорчевана и сожжена, земля вспахана, чтобы принять в свое лоно зерно, но вождь приказал ее не трогать и срока не определил), — заполнила семитысячная дружина. Пятый день подряд воины рароги,волохи и фризы — учились сражаться объединенными силами, и все это время Юббе наблюдал за Рюриком и поражался быстроте его мыслей и точности в действиях, умению Заставить бывалых служилых дружинников выполнять сложные упражнения на конях с мечами и секирами. Пятый день Юббе видел, как слаженно действуют тысячники Рюрика и как изнуряет учение ополченцев.

Ополчением, состоящим из двух тысяч соплеменников Рюрика, командовал коренастый, чуть сутуловатый Ромульд — один из самых близких и знатных друзей князя. Он был родственником отца Рюрика и верно служил отцу и сыну. Когда князем стал Рюрик,Ромульд первым сказал, что будет до конца дней своих находиться в дружине. Обучать ополченцев правилам боя Ромульду помогал черноглазый, быстрый на ногу и на руку Гюрги, сын Всеволода, который тоже был соратником и другом отца Рюрика.

На Ромульда и Гюрги Рюрик надеялся, как на самого себя: знал, что они смогут сберечь силы ополченцев, научат правильно поднимать руку с мечом, секирой или копьем, чтобы не перетрудить плечи и кисти рук. Пока же ополченцы, добровольно истязая себя, махали мечами что было сил, и Ромульд и Гюрги не знали, как унять их злую прыть.

Рюрик, заметив растерянность своих военачальников, подозвал к себе Ромульда и, глядя на разошедшихся ополченцев, которые в течение всех пяти дней учебы не хотели отстать в ловкости от дружинников, улыбнувшись, проговорил:

— Милый Ромульд, так дело не пойдет. Они измотают себя, а во время битвы не смогут поднять рук. Распусти их по домам.

Ромульд улыбнулся, но не забыл приосаниться: Юббе был рядом, взгляд его — проницателен, а посему не надо, чтоб он заметил усталость бывалого воина.

— Попробую. А завтра как с ними быть? — задержав дыхание, проговорил Ромульд и перевел взгляд с Рюрика на Юббе. Фриз доброжелательно смотрел на того и другого. Ныне он был одет скромно: кожаная сустуга плотно облегала его крепкое мускулистое тело, красные полотняные штаны туго облегали упругие ноги, на голове — серая шерстяная вязанка. Но вся осанка, острый взгляд и особенно ловкие руки выдавали в нем хваткого рикса неуемных пиратов-фризов.

— Пригласи их па учебу позже дружины на полдня. Надо, чтобы они не видели ловкости дружинников, — посоветовал молодой рикс и перехватил потеплевшие взгляды Ромульда и знатного фриза.

— Хорошо! — кивнул головой Ромульд, тронул коня и, поклонившись князьям, рысцой поскакал к ополченцам. Собрав сотников, он передал им приказ всем разойтись по домам. Каково же было удивление князей, когда никто из ополченцев не подчинился приказу. Растерявшиеся сотники беспомощно и недоуменно поглядывали па черноволосого Гюрги. Тот, недоуменно пожав плечами, нахмурился, сосредоточенно соображая, как он может помочь Ромульду.

— Не хотим срама на свою голову! — крикнул рыжий взмокший венет¹⁹ хриплым от натуги голосом. — Биться, так биться умеючи! — добавил он и взмахнул тяжелым мечом в воздухе.
_______________
¹⁹ Венеты (кельт., слав.) — славяно-кельтское племя, жившее в Привисленье и Северной Италии.

— Вот именно, умеючи! — успокаиваясь, проговорил Ромульд. — А ты еще не умеешь, — мягко, но настойчиво добавил он.

— А коли отправишь меня домой — я опять за соху возьмусь и когда же буду учиться держать в руках меч? — спросил упрямый венет.

Ромульд призадумался. Ополченцы зашумели, загалдели, хотя лица у всех были уставшие, мокрые от пота и грязные.

— Вождь и тот на учениях бывает!

— Не пойдем домой! — кричали они.

Рюрик, видя затруднение Ромульда, подъехал к нему на коне и громко крикнул:

— Други мои, дорогие и надобные в деле! Опустите длани свои, положите мечи и слушайте меня!

Ополченцы притихли. Нехотя положили мечи на землю у ног и уставились на Рюрика.

— Дорогие мои! — воскликнул Рюрик, приложив руку к груди, и поклонился ополченцам.

Ополченцы устыдились и совсем затихли, внимая слонам молодого князя.

— Когда вы работаете не щадя себя, ваши мышцы превращаются в ядовитых змей для вас, — громко проговорил Рюрик.

— Как это?! — в ужасе загудели ополченцы.

— Так, — ответил князь, — руки и ноги ваши должны постепенно наращивать силу и ловкость. Если же перетрудить их в короткий срок — они из друзей ваших станут врагами вашими, — горячо предупредил князь.

— Тогда зачем же позвали нас? — недоумевал рыжий венет.

— Да! — подержали его другие.

— Вы нам очень нужны. И вы сможете помочь нам, когда не хватит дружинников, — просто объяснил князь. — Сразу в бой вас пускать не будем. Вы придете на помощь только в самый тяжелый час. Понятно?

—Понятно! Понятно! — раздались кое-где успокоенные голоса.

— А сейчас идите домой! Отдыхайте! Меча нынче в руки большее не берите! Берегите силы! Все! Не мешайте лучникам, — скомандовал Рюрик и оглянулся на Юббе. Тот увлеченно распоряжался лучниками, и князь загорелся. Метко стрелять научил его отец. С первого выстрела попадал на лету в любую птицу! Вырос в Дружине. С младых ногтей отец брал его всюду с собой... Оставив Ромульда, Рюрик натянул поводья, и конь быстро помчал его к лучникам.

— Молодец, Юббе! Хорошо получился бой в рассыпную! — воскликнул, подъезжая, Рюрик. Он видел, как из сотни, состоящей из плотно прижавшихся друг к другу воинов, выбежали лучники и рассыпались на десятки, стрелки натянули луки в руках.

— Не стрелять! — хрипло крикнул им фриз. — Берегите стрелы!

Стрелки опустили луки. Одеты они были легко: кожаные сустуги одеты были прямо на голые тела, короткие красные штаны не доходили до колен. Ноги почти у всех обуты в кожаные сандалии.

Рюрик улыбался, глядя на лучников.

— Каков бег у них? — спросил он фриза.

— Как у оленя, бегущего от волка! — пошутил Юббе. Говорить по-славянски он стал заметно лучше.

Шутка понравилась Рюрику, и он впервые за пять дней учения громко рассмеялся.

— Этих тоже пора по домам отпускать, — просмеявшись, предложил Рюрик.

— Сейчас отпущу, — ответил знатный фриз и тронул било коня, но увидел быстро несущихся в их сторону трех всадников и в ожидании остановился.

Рюрик перехватил выжидательный взгляд своего сподвижника и удивился:

— Это еще в честь чего?!

— Сейчас узнаем, — едва успел договорить фриз, как сторожевые послы с пристани уже осадили коней.

— Рюрик! — запыхавшись, проговорил один из них. — К вечеру прибудет войско, возвращающееся от ильменских словен!

— Что-о?! — в один голос вскричали Рюрик и Юббе.

— Возвращается дружина из ильменских словен! Их изгнали бояре! — повторил старший сторожевой посол.

— Чем они прогневали Гостомысла? — вырвалось у Рюрика.

— Пока ничего не знаем, — ответил посол и развел руками.

— Хорошо! Я буду на пристани к их прибытию. — И в голосе Рюрика легко угадывались удивление и растерянность. Он кивнул послам, и те, развернув коней, помчались к дому вождя венетов-рарогов.

— Вот это весть! А? — воскликнул фриз. Он тоже был не в силах сдержать удивления и присвистнул. — Что ни живу, впервые... такое слышу!

— Да, ни в годы княжения отца, ни позднее я такого тоже не слышал, — глухо молвил Рюрик и тут же подумал: "Может, и эти воины вольются в мою дружину?" — а вслух произнес: — Строптивость ильменских бояр всем известна, но изгнание?! — Он пожал плечами, как-то странно повел головой, словно не желая принять и эту грозную весть, а затем вздохнул и обреченно изрек: — Ну и пора выдалась...

Юббе понял по-своему горечь друга, отнеся его слова к тому, что пополнение волохов, влившихся в дружину рарогов, было слишком малочисленным, и ни о чем не спросил его. Немного помолчав, он предложил:

— Я отпущу лучников, а ты езжай к конникам, посмотри — как там у них, а потом я подъеду к тебе. — Знаменитый фриз заторопился, ему уже явно не терпелось отбыть на пристань...

У конницы учения проходили под предводительством сорокалетнего статного Дагара, одного из благоразумных и преданных тысячников Рюрика, унаследовавшего не только красивое с голубыми глазами лицо, но и прекрасное имя своего отца, происходившего из того знатного рода эстиев, богатые люди которого пьют кобылье молоко, а бедные и рабы пьют мед.

Возле Дагара находились Аскольд и Дир со своими соплеменниками.

— Повтори учение еще раз. Хочу видеть секироносцев первыми! — обратился Рюрик к знатному эстию, слегка поклонившись именитым волохам.

Дагар кивнул головой и, окинув взглядом огромное войско конников, вооруженных кто мечами, а кто секирами, громко крикнул:

— Секироносцы! К бою!

Рюрик заметил, как в любопытном ожидании застыли лица военначальииков-волохов.

— Сколько их? — спросил Рюрик Дагара, оглядывая легкую, подвижную конницу секироносцев.

— Всего тысяча, вместе с сотней ополченцев. — В голосе его чувствовалось недовольство.

— Маловато, — хмуро подтвердил Рюрик, невольно перехватив выжидательный взгляд Аскольда, но ничего не сказал ему, подавив в себе какое-то странное чувство отчужденности.

Секироносцы выстроились в две колонны по пятьсот воинов в каждой.

— К бою! — четко скомандовал Дагар.

Взметнулись секиры и, описав в воздухе круги, со свистом врезались в землю. Секироносцы, быстро спрыгнув с коней, ловкими, сильными рывками вытащили секиры из земли и, блеснув оголенными ногами, снова оказались верхом на конях, готовые повторить еще раз наступательное упражнение.

— Довольно! — крикнул Рюрик, зная, что все устали.

Секироносцы прижали древки своего боевого оружия к крупам коней, не смея вытереть пот с разгоряченных лиц.

Рюрик внимательно оглядел боевых коней: далеко не на всех под седлами были полотняные покрывала, предохраняющие ноги воина и тела животных от пота.

В таком виде в далекий поход не пойдешь: и кони, и люди быстро станут калеками.

— Дагар, ежели нынче к вечеру не все воины найдут покрытия для коней, скажи мне; мы с вождем соберем их у народа племени, — скорее попросил, чем приказал Рюрик.

— Хорошо, а оборонительные упражнения будешь смотреть? — бодро спросил благородный Дагар, чуя, что за ними постоянно и настороженно наблюдают Аскольд с Диром.

— Нет, распусти их по домам и выполни мою просьбу, — подтвердил свое распоряжение Рюрик, стараясь лишний раз не смотреть в сторону знатных волохов.

Дагар, согласившись, кивнул головой и отъехал к секироносцам.

Рюрик, Аскольд и Дир остались одни. Волохи, наблюдая за действиями Дагара, выжидали, скажет ли им что-нибудь князь рарогов. Но тот угрюмо молчал.

— Как ты думаешь, князь, ежели все воины были бы так же легки и быстры, яко секироносцы, биться было б куда легче? — спросил, не выдержав, Аскольд, путаясь в славянских и романских словах. За неделю жизни среди венетов-рарогов он понял, что здесь говорят по крайней мере на шести языках, но венетский и славянский преобладают.

— Легкая секира — завидное оружие в руках умелого воина, но она бессильна против тяжелого меча, а почти у всех соседних племен бойцы вооружены очень длинными мечами и тяжелыми медными щитами, — медленно выговаривая каждое слово, ответил Рюрик, пытаясь скрыть свое превосходство в знании ратного дела.

Аскольд понимающе кивнул.

— А твоя разведка ныне была у германцев? — несмело спросил Дир. Ему тоже понравились ловкие секироносцы.

Рюрик улыбнулся: смешнее вопроса не придумать.

— Да. У них преобладают длинные мечи и плотные щиты, — спокойно ответил он и печально посмотрел на рыжего волоха. Дир понимающе кивнул в ответ и отвел пытливый взор от рарога.

Секироносцы, отпущенные Дагаром, ровными рядами покидали поле. Рюрик посмотрел им вслед и увидел привычную картину: кони несли на своих спинах уставших, но довольных собой воинов. Их головы были обнажены, и длинные волосы, распушенные во время боя, были у всех одинаково забраны в пучки. Крепкие тела бойцов мерно покачивались в такт движению тел животных Два цвета господствовали в их строю — красный цвет коротких холщовых штанов и коричневый цвет кожаных сустуг и короткой шерсти коней.

Рюрик вздохнул. Аскольд улыбнулся. Дир со смутным любопытством смотрел на того и другого.

— Ну, Дагар, а сейчас самое главное — оборонительные упражнения меченосцев, — спокойно обратился Рюрик к подъехавшему знатному эсту.

— А он молодец! — тихо воскликнул Дир, обращаясь к Аскольду, указывая на князя венетов-рарогов.

Аскольд ничего не ответил. Взгляд, который он бросил на своего сподвижника, был скор и колюч. Дир съежился и отвернулся от Аскольда.

Дагар скомандовал, и оба романских военачальника застыли: среди этих двух тысяч меченосцев находились и две сотни тяжеловооруженных волохов.

Меченосцы грузно восседали на конях, крупы которых были покрыты красными домоткаными полотнами.

— В бой! — бросил клич Дагар и тронул своего коня, отъезжая на позицию, с которой удобно было наблюдать за боем.

Разбитые на два лагеря меченосцы развернули коней и бросились в бой. Тяжело взметнулись мечи, заскрежетали щиты, послышались крики и вопли, возбуждающие воинов.

Дагар и Рюрик, наблюдая за учебным боем, опытным взглядом сразу же определили, что не у каждого воина умный, боевой конь.

— Слабы кони, — вздохнул знатный эстий.

Рюрик кивнул головой и обнадеживающе ответил:

— За семь ден до боя друиды будут поить их особым отваром трав. Кони должны войти в силу. Главный жрец мне это обещал.

— Тогда есть надежда на успех, — облегченно вздохнул Дагар. — А как тебе... волохи? — осторожно спросил он, зная, что вопрос этот не будет слышен чуть отъехавшим в сторону от них Аскольду и Диру.

— Которые? — улыбнулся Рюрик. — Те или эти? — Он указал сначала на бьющихся меченосцев, а затем плечом повел в сторону черного и рыжего волоха.

Дагар засмеялся.

— И те и эти, — уточнил он.

— ...Молодцы, что прибыли. За одно за это я уже готов первую же сотню пленных быков принести в жертву богам! — бодро ответил Рюрик и вдруг поймал себя на мысли, что начинает ощущать тот прилив сил, который делает его князем, могущественным витязем и мудрым правителем. "Не расплескать бы силы эти по мелочам!.." — подумал он и сделал паузу, вслушиваясь в то, что происходит в его душе. "Учись... Следи за собой!.. — Копи силы!.. Берегись!.." — четко и ясно прозвучал вдруг в ушах знатного рарога голос его отца.

Рюрик сидел в седле как влитой, и удивленный Дагар заметил, что доставшийся князю в наследство от деда Сакровира щит не велик внуку, а, напротив, мал. "И совсем не молод наш князь... А в самый раз! И дружина любит своего предводителя!" — пронеслось в его голове.

— На учениях волохи горячее наших, — тихо заметил Дагар, справившись со своим удивлением.

— Вижу! Пора остановить бой! Пусть отдыхают! — щердо скомандовал Рюрик и тронул коня.

Дагар слегка поклонился князю и отъехал к воинам, чтобы выполнить приказ своего предводителя.

— Я рад был видеть ваших воинов лучшими, чем своих! — четко, но сухо сказал Рюрик Аскольду и Диру.

Те, польщенные справедливой оценкой, склонили головы в знак благодарности перед своим новым предводителем. В это время подъехал знаменитый фриз. Он услышал слова Рюрика, с интересом взглянув на предводителей волохов, и молча ждал, что будет дальше.

— Учения продлятся еще три дня, затем — отдых, а в начале битвы я оповещу, — отрывисто командным тоном молвил Рюрик, не дав волохам что-либо сказать в ответ. Он уже хотел присоединиться к Юббе, но вновь подъехал Дагар и озабоченно проговорил:

— Рюрик, воины хотят видеть твой учебный бой!

Все четверо оглянулись на вытянутые ряды меченосцев. "Не время бы! — хотел было возразить Рюрик. — Скоро надо на пристань, встречать изгнанников, но... отказываться нельзя! Это их затея..." — понял князь, увидев любопытство на лицах волохов, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Бой так бой! — спокойно ответил он и даже не глянул в сторону обеспокоенных Дагара и Юббе. — Кто из вас будет биться со мной? — решительно обратился князь к знатным волохам. Те, переглянувшись, согласно кивнули друг другу, и Дир ответил:

— Аскольд!

"Я так и знал" — подумал Рюрик, вынул из запасного мешочка кожаные щитки для предохранения локтей и молча надил их. Затем подтянул щит, натянул на голову шлем.

Аскольд проделал то же самое.

— Я готов! — крикнул Рюрик, отъехав немного назад, и, бросив секиру, отметил место битвы. Затем резко натянул повод: конь заржал и, встав на дыбы, начал разбег.

Меченосцы быстро сомкнулись в круг.

Рюрик выхватил меч и, держа его на коротком взмахе, ринулся на соперника. И вновь в сознании возник Голос отца: "Учебный бой — самый показательный. Ежели хоть раз допустишь промах, воины не простят тебе и всегда будут помнить о нем... Будь ловок, как бес, и хитер, как старый лис...".

Аскольд издал боевой вопль, чтобы разъярить себя, и стремглав набросился на Рюрика.

— Раз! — рявкнул он, нанося удар по щиту Рюрика.

— Есть! — ответил ударом меча князь венетов-рарогов. Далеко был слышен звон их мечей. Удары сыпались один за другим: нападающий, защитный, атакующий — и так без конца.

— Секиры! — крикнул Аскольд и опять, издав гортанный воинственный вопль, налетел на Рюрика с двойным оружием: в правой руке блестел тяжелый меч, а в левой — боевая секира. .

Рюрик, вспомнив, что вонзил свою секиру в землю где-то тут, рядом, быстро огляделся и проворно ушел от атакующего волоха.

Восторженный гул пронесся по рядам меченосцев.

Изловчившись Рюрик завладел своей секирой и, держа ее в правой руке, дал на мгновение остыть своей злости. Ему не нравились боевые вопли волоха. Отец говорил: "Кто кричит в начале боя, тот молчит в конце; не следует тратить лишние силы в бою, береги их на ловкость, бери ловкостью и хитростью!"

Рюрик сжал левой рукой верный меч и ринулся на соперника, зная, по тот потерял много сил на холостой удар по воздуху. Так и есть: Аскольд тяжело дышал и с удивлением поглядывал на Рюрика: "Такой хилый, а дыхание... ровное.."

— А-а-а! — пронесся над меченосцами раздирающий душу крик, и тут же вслед за ним — глухие удары секир друг о друга. Звон! Это удар секиры Рюрика о железный щит Аскольда. Еще звон! Это ответный удар волоха.

Аскольд тряхнул головой и снова издал страшный вопль. Рюрик отпрянул в сторону: конь испугался вопля и едва не скинул своего наездника. Этого Аскольд не ожидал, и опять его удар пришелся по воздуху.

Меченосцы захохотали, ударяя рукоятками мечей по своим щитам: одобряя ловкость одного предводителя, они позорили другого.

— Воины должны быть едины духом! — воскликнул обозленный волох.

Рюрик взмахом меча прекратил шум меченосцев, на мгновенье выпустив из виду противника. Возвращаясь в боевую позицию, он почувствовал резкий холодок в правом предплечье и удивленно посмотрел на волоха: тот поменял в руках меч и секиру.

— Измена! — крикнул Олег, наблюдавший за странным боем из рядов своей сотни меченосцев. — Рюрик ранен — дико закричал он, рванул коня и помчался к князю.

Да, Олег был слишком молод и слишком горяч, чтобы постичь все хитрости княжеской дипломатии. Он находился возле Рюрика, когда замешательство, вызванное его криком, уже прекратилось.

Аскольд невозмутимо удивлялся:

— Как? Я ранил Рюрика?

— Никто меня не ранил, — оборвал возмущения князь венетов-рарогов. — Я сам неосторожно наткнулся на секиру!

— Наткнулся? — бесновался Олег. — Но я же видел!..

— Я знаю, что говорю! — резко перебил его Рюрик и еще резче добавил: — Хоть ты и посвящен в мужчины, но ничего ты не видел! Всем на свои места! — быстро и громко скомандовал он. — Учения закончены! Аскольд, дай мне твою руку! Ты победил меня! — звонко крикнул Рюрик, чем окончательно ошеломил всех.

Аскольд, нисколько не смутившись, протянул князю левую руку с секирой, на которой еще поблескивала кровь Рюрика.

Дагар схватился за голову и не знал, что сказать.

Юббе закусил губу и выжидательно молчал.

Рюрик опустил руку Аскольда и слегка поморщился.

Дружинники-рароги и меченосцы-волохи, до предела натянув поводья коней, исподлобья взирали на мужественного князя-рарога. Олег горько рыдал от обиды и безысходности. Дир сокрушенно качал головой.

Дагар опомнился, натянул поводья, скомандовал отбой и первым пришпорил коня. Возбужденные меченосцы стали разъезжаться по домам.

ВСТРЕЧА ИЗГНАННИКОВ

А вечером того же дня князь венетов-рарогов в парадной одежде стоял на пристани и со смешанным чувством тревоги и надежды встречал изгнанников. Князя тревожил исход битвы с германцами — слишком малочисленной была его дружина, но в душе его теплилась надежда, что войско Геторикса укрепит силы рарогов и, он наконец-то окончательно разобьет германцев.

Пятитысячное войско Геторикса возвращалось вместе с женами, детьми и стариками, и всех их надо было немедленно где-то разместить, а свободных жилищ на побережье после расселения волохов не осталось. Завтра же необходимо начать строительство больших домов, а коварные германцы могут напасть даже нынче ночью. Было над чем поломать голову, и потому на пристани, кроме князя и его гостя Юббе, собралось почти все племя рарогов. Впереди, чуть в стороне от всех; стояли сам вождь, знаменитый и почитаемый всеми старый Верцин, и пять друидов-жрецов, каждый из которых представлял на земле рарогов одну из стихий — солнце, воздух и ветер, воду и дождь, молнию и огонь, землю.

Чуть поодаль от толпы, изредка беспокойно поглядывая на князя венегов-рарогов, стояли две молодые красивые женщины. Сиротливость их так и бросалась в глаза, хотя каждая из них, соперничая друг с другом, пыталась сохранить горделивый вид. На точеные плечи их были накинуты пурпурного цвета финикийские шелковые накидки, сцепленные причудливыми фибулами. Ноги, стройные, ловкие ноги обеих княгинь, обутые в легкие кожаные сандалии, казалась, готовы были вот-вот сорваться с места. Их тонкие, с золотым загаром руки, унизанные драгоценными браслетами, своим беспокойством выдавали злое бессилие княгинь. Неуютно им было и непривычно, что с ними никто здесь не желал беседовать. Всем по понятным причинам было не до этих гордых красавиц; и самым чужим для них сейчас был их муж, князь рарогов Рюрик.

Старшая — рыжеволосая, темпераментная Руцина, та, что прибыла в Рарожскую бухту из великого города Эмдена, — молча наблюдала за встречей изгнанников и невольно вспоминала своих воинственных соплеменников руссов, которые тоже нередко в поисках средств дня жизни нанимались на службу к киевским правителям. Руцина невольно округлила глаза, поразившись своей догадке: Киев и Ильмень так далеко друг от друга, а как только гриденям²⁰ нечем становилось платить, так что ильменский Гостомысл, что киевский правитель Хакан устраивали какую-нибудь склоку, затем находили виновного, и этим виновным, как правило, объявлялся наймит, очень быстро становящийся изгоем. И ее дед пережил подобное унижение. И она, будучи ребенком, надолго запомнила слезы позора своего предка. Но сейчас Руцина, хотя и сопереживала изгнанникам, ждала своего момента и была уверена, что этот момент близок. Она то пристально вглядывалась в море, то в лица изгоев, то иногда, украдкой, бросала взор на Рюрика.
______________
²⁰ Гриден и, гридни (слав.) — именитые, знатные воины князя.

Эта рыжая, пылкая русса была старше своего мужа на десять лет и знала, что его интерес к ней еще не остыл. Как опытная и грамотная дочь жрицы любви она ведала все слабости своего мужа и всегда безошибочно угадывала и его настроение, и его желания. Но последнее время она терялась в догадках и не могла понять, почему Рюрик, ее малыш-князь, избегал встреч с нею. И хотя маленькая дочь порою отвлекала ее мысли, старшая княгиня все же частенько с тревогой думала о причинах невесть откуда взявшейся холодности мужа к ней.

Стоя на мостках, она иногда незаметно, тревожно оглядывала с ног до головы фигуру стоящей рядом второй жены Рюрика. Может быть, смуглолицая, сероглазая Хетта перехитрила ее и, пользуясь своей молодостью, прельстила князя упругим телом? Но когда Руцина увидела сузившиеся глаза второй жены своего повелителя, ее тонкие, длинные пальцы, нервно играющие браслетами, то поняла, что ошиблась. Нет, и к Хетте, этой искусной музыкантше, он тоже не приходил. Тогда в чем же дело? Что могло его отвлечь от женщин?.. К наложницам он обычно ходил только после буйных пиров, на то они и наложницы. Пиров же давненько не было... Неужели это фриз не пускает его к ней? Ну нет, хватит. Сегодня же она придет на его половину и потребует, чтобы он исполнил свои мужские обязанности! Не то, не то... Взгляд Руцины отыскал напряженную спину мужа и потеплел. Нет! Она любит его, как и прежде! Четыре года, как она стала его женой, а он... он даже и не подозревает, как он ей все еще дорог...

Но нот толпа зашевелилась, задвигалась. Сторожевые с факелами ближе спустились к воде. Миновали уже Камень Одина, который в Рарожье всегда первым встречает любых посетителей и, в зависимости от цели их миссии, холодеет и сжимается или добреет и расширяется. Рюрику в этот раз показалось, что "Один" раздул "щеки" и улыбается. Рюрик глубоко вздохнул и просветлел лицом. Ладьи изгнанников стали причаливать к берегу. Первой пристала ладья Геторикса, который, едва встав на землю рарогов, бросился в объятия старого Верцина и разрыдался на его груди.

Встречающие смущенно опустили головы. То там, то здесь слышались горестные вздохи.

— Мужайся, Геторикс! Мужайся! — только и смог проговорить вождь, сам едва сдерживая слезы обиды за позор былого предводителя рарогов.

— Я должен был убить себя! — удрученно воскликнул Геторикс, которому было под пятьдесят, и он уже не способен был горячиться, как в годы юности.

Вождь участливо смотрел на него: он знал, что расставаться с жизнью трудно.

— Рюрик! — позвал Верцин. — Верни этому славному военачальнику веру в жизнь! — решительно объявил он свою волю.

На лицах друидов, тесно сгрудившихся возле вождя, застыло недоумение: "Почему Рюрик должен вселять веру в Геторикса, а не они, жрецы, почитаемые богами?

Рюрик медлил: не передумает ли Верцин?

Друиды, уловив возникшую неловкость, уже торжествовали: Верцин стар — думы его неспешны, и он наверняка переменит, он должен переменить спое решение. Но ждали они напрасно. Верцин устремил твердый взгляд своих ясных серых глаз на князя и повторил:

— Рюрик! Я жду!

Друиды вздрогнули и расступились. Рюрик подошел к Гегориксу, который, опустившись на колени, ожидал своей участи:

— Я приветствую тебя, о легендарный, могучий воин Геторикс, — взволнованно заговорил Рюрик и ритуально завершил эту решающую первую фразу: — ...на древней земле твоих отцов!

Геторикс, потрясенный, медленно поднял голову и удивленно стал разглядывать внука знаменитого Сакровира, едва вслушиваясь в смысл произносимых им слов. Геторикса поразил голос князя. Это был голос предводителя и человека, познавшего уже немало горя. Голос был страстным и звенящим, но в нем слышались участие и печаль и вместе с тем... призыв! Призыв к чему? Неужели он, опозоренный ильменцами военачальник, еще нужен здесь, у себя на родине?

А Рюрик между тем продолжал все так же горячо и убежденно:

— Ты долго и честно служил ильменским словенам, но их вожди и князья не сумели достойно оценить твое воинское искусство и благородство... — Геторикс понуро опустил голову, а Рюрик уже жестко продолжал: — Для них ты стал лишним.

Геторикс взялся за голову и издал тяжкий стон, но рарожский князь поднял его и, держа руки на плечах бывалого воина, глядя ему прямо в глаза, громко и твердо сказал:

— Но твой быстрый ум, твое благородное сердце, той ратный опыт всегда будут нужны нашему племени.

Геторикс невольно положил правую руку на сердце: он услышал те слова, о которых мечтал! Ведь он еще не стар! Он еще силен! Он, конечно, нужен земле своих отцов, которую терзают неугомонные германцы! Он будет верен этому молодому конунгу, который понял горечь его сердца. Отныне враги князя — его враги.

Рюрик увидел слезы на глазах былого гриденя и проговорил:

— Нынче всей семьей вы переночуете в моем доме, а утром следующего дня мы предстанем перед друидами, и они благословят нас на борьбу с жестокими германцами. — И князь склонил голову перед жрецами в уважительном поклоне.

Друиды вздернули подбородки, удивившись столь необычному повороту дела. Они не поверили в искренность князя. Глядя на изгнанника, смиренно склонившего голову перед верховным жрецом племени, они думали об одном: чем грозит им единение Рюрика и Геторикса?

Рюрик поймал взгляд и едва заметную улыбку Верцина: вождь был доволен находчивостью князя, но пытался скрыть это ото всех. Кое от кого скрыть это, может быть, и удалось, но от друидов ничего не скроешь, Они проследили, как провожатые провели Геторикса с его семьей к дому князя, и удивленно воззрились на самого Рюрика: "У тебя дом полон гостей, а ты все здесь обретаешься. Что ещё задумал?.." — казалось, говорил их взгляд. Рюрик же искал глазами в толпе встречавших предводителя пиратов-фризов Юббе.

Фриз, наблюдая за встречей изгнанников, в гуще постоянно двигавшихся разноликих и разноязыких людей высматривал только одного человека, так поразившего нынче всех (и рарогов, и поморцев, и иудеев, и волохов) на учении. Он высматривал Аскольда. Где этот наглый волох? Ранить князя перед битвой — не измена ли это?

— Нет, нигде нет, — проговорил он тихо на языке своего племени и наконец обратился по-кельтски к Олегу, беспокойно сновавшему в толпе: — Ты не видел здесь предводителей волохов?

— Нет! — живо ответил Олег по-кельтски. — И ты их не увидишь! — таинственно добавил он.

— Это почему? — улыбнулся Юббе и посмотрел на Рюрика: князь прислушивался к их разговору, но не вмешивался в него.

Рана была не опасной, но довольно глубокой: острая секира распорола мышцу предплечья, не задев сухожилия. Рюрик с горечью подумал: "Рука через месяц заживет, но душа... душа долго будет помнить коварный лисий укус... Родиться бы жрецом! Носить бы одежду друида... ветра!" Князь отыскал глазами жреца, олицетворяющего .силу ветра. Тот стоял в хламиде, украшенной разноцветными лоскутьями, длинноволосый, высокий, прямой, с размалеванным лицом, величественный как сама стихия, и молча внимал указаниям вождя.

"Сплясать бы бешеный танец бури! Унять бы злость Или... превратиться в древнего кельта и рубить, и рубить без конца..." — думал Рюрик и ни с кем ни о чем не хотел говорить.

— Так почему я их не увижу? — В голосе фриза чувствовалась заинтересованность.

— Их упрятали друиды! — торжественно шепнул Олег фризу и победоносно добавил, глядя на Рюрика: — Завтра утром — испытание огнем!

— Я не допущу этого! — воскликнул возмущенный Рюрик. — Сейчас не время! — крикнул он, забыв про осторожность.

Друиды повели головами в его сторону, но смолчали. С любопытством смотрели на князя и Руцина с Хеттой.

Не выдержал и Юббе.

— А если это измена, а не искус позорного тщеславия? — тихо спросил он, взяв князя венетов-рарогов за левую руку.

— Нет! — упрямо возразил Рюрик. — Здесь что-то не то. — Он тряхнул головой, — припоминая детали дневного боя с волохом, и, высвободив руку, еще тверже сказал: — Если бы это была измена, то мое ранение послужило бы сигналам, для избиения моих меченосцев — волохи действительно бойчее их. Так?

Фриз растерянно развел рукам.

— А все кончилось быстро и мирно, — спокойно уже рассудил князь рарогов, хотя эта спокойная рассудительность стоила ему больших усилий.

Пока Олег соображал, что можно возразить своему знатному родственнику, Рюрик упрямо повторил:

— Нет! Это похвальное тщеславие! А его прием надо использовать в борьбе против врага! Я обучу ему всех своих воинов! — торжественно заверил он своих гриденей и смело глянул в глаза бойкого пирата.

— А если измена впереди? — нашелся что сказать Олег. — Во время боя?

— Ничего не получится! — уверенно ответил Рюрик и засмеялся. — Все знают, что за час до боя я меняю предводителей, и никто не знает, да я и сам не знаю, как они будут, расставлены! — добавил он и хотел сделать было уже прощальный жест, как почувствовал на себе чей-то настороженный и сосредоточенный взгляд. "Кто это? — мелькнул тревожный вопрос. — Где-то я уже видел этих двух... но выражение их лиц было другим? Так кто же они? Волохи?.." — Рюрик откровенно уставился в эти безотрывно наблюдавшие за ним глаза и вдруг догадался. "Миссионеры!.." — со вздохом подумал он, затем почему-то кивнул им головой, но тотчас отвернулся, давая понять, что теперь ему не до них. Его тереби за плечо Олег.

— А почему ты ни разу не переставлял меня? — лукаво спрашивал, он князя.

— А-а! Ты еще слишком молод, для измены! — отшутился Рюрик, поправив повязку на руке: из-под тряпичной перевязи виднелись листья целительной пареной крапивы. — Пошли спать. Завтра на рассвете необходимо спасти Аскольда, — хмуро проговорил он, еще раз оглянулся на миссионеров: взгляд их темных глаз был непроницаем для окружающих, но Рюрик душой почувствовал вдруг силу их призыва. "Нет! Не сейчас... Нет", — уговаривал себя князь и с трудом перевел взгляд на Геториксову дружину, выгрузившуюся на родной плес.

А в толпе прибывших уже слышались возгласы радости: соплеменники коснулись святыни — родной земли! Рюрик улыбнулся. "Жизнь сильнее всего на свете! Она торжествует и в горе, и в радости", — подумал он и медленно повернулся в сторону своих жен. Они который день ждут его!

Почувствовав взгляд своего повелителя, Руцина поправила на груди изящную фибулу и разочарованно вздохнула: и сегодня Рюрик не придет в ее одрину. Смуглолицая Хетта перехватила выжидательный взгляд старшей жены, и сердце ее сжалось: нынче вновь его не будет рядом...

— Здесь разберутся без нас, — сказал князь скорее самому себе, чем Юббе и Олегу. — Пошли спать! — И повернул к дому.

ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ ПЛЕМЕНИ

Рассвет следующего дня пробудил чуткого Рюрика раньше обычного. Совершив омовение и поклонившись священному котелку, он, не отведав пищи, быстро выбежал из дома. Сторожа, не удивившись раннему пробуждению князя, молча отворили тяжелые дубовые ворота и, сонно тараща глаза, спросили, не снарядить ли коня. Князь отмахнулся и, едва закрыли за ним ворота, поспешил в восточную сторону селения, где за такими же тяжелыми и крепкими воротами жили судьи всех мирских дел рарогов — друиды.

Главный жрец племени друид солнца Бэрин жил в центре улицы друидов. Высокий, просторный, дубовый дом Бэрина скрывался за мощным частоколом с крепкими воротами, открыть которые сейчас было невозможно. Рюрик тронул огромное железное кольцо, висевшее на воротах, и громко стукнул им. Никто не отозвался. Он немного подождал и еще раз грохнул кольцом. Где-то в глубине двора загоготали гуси. Залаяли собаки. Чуть спустя чей-то хриплый голос спросил:

— Кто беспокоит дом друида солнца рарогов-русичей-венетов?

— Рюрик, князь, — слегка волнуясь, назвался предводитель рарогов.

Последовало молчание.

Рюрик забеспокоился: неужели опоздал? Он с досадой смотрел на громадные ворота, из бревен которых прямо на него торчали огромные металлические пики. Каким беззащитным и одиноким чувствовал себя сейчас князь рарогов, но признаваться в этом не хотелось.

— Что хочет князь от друида солнца? — услышал вдруг Рюрик осторожный вопрос.

"Ну нет! — возмутился рикдаг. — Разговаривать с собой через закрытые ворота я не позволю!"

— Я хочу немедленно видеть друида солнца и говорить с ним! — подавив в себе гнев, ответил Рюрик.

— Зачем? — пытал за воротами голос, осторожный и вкрадчивый до тошноты.

"Воры! Подглядывают друг за другом!" — зло подумал Рюрик, зная, что друиды устраивают своих родственников слугами друг к другу и получают от них вести обо всем, что делается и о чем говорится в доме соперника.

— Об этом я скажу только друиду солнца! — отчеканил Рюрик.

Наступило молчание.

Рюрик еще немного подождал, а затем разгневанно крикнул:

— Если ты, мерзкий слуга, не откроешь ворота сию минуту, я разбужу все селение!

Угроза подействовала: загрохотали засовы, заскрипели цепи, и наконец открылись маленькие ворота для неконных гостей.

— Я решил проверить, действительно ли так рано к нам пожаловал сам князь рарогов! — слащаво пропел старый, с длинными сальными желтыми волосами, в истертой сустуге и в заношенной грязной рубахе хитрый дворовый верховного жреца. Он бежал позади Рюрика через весь двор к дому Бэрина, повторяя эту придуманную им на ходу фразу.

— Разбуди друида солнца, уважаемого и почтенного Бэрина! — приказал ему князь, остановившись у крыльца.

Дворовый взмахом руки указал на верхнюю площадку крыльца дома, на которой уже стоял сам Бэрин, одетый в обрядную одежду: длинная желтая рубаха с красной вышивкой на груди, изображавшей солнце, была заметно грязной и помятой; рукава рубахи спускались до колен, что делало друида еще более высоким; выкрашенные в желтый цвет, давно не мытые всклокоченные волосы его были распущены по плечам и доставали до пояса лицо свое, раскрашенное, как маска, этот всезнай, казалось, не умывал целую вечность. Но сквозь маску проглядывала хитрая физиономия старого бездельника.

Глядя в лицо Барину, Рюрик едва не произнес: "Как жаль, что ты вечно соперничаешь с друидом воды! Ты, наверное, от рождения не совершал омовения!" — но сдержался и торжественно, с поклоном, который полагалось отвешивать верховному жрецу, громко произнес:

— Князь рарогов приветствует тебя, о почитаемый друид солнца Бэрин!

— Да согреют тебя и твою доблесть, наш дорогой князь, первые лучи солнца! — с лукавой благожелательностью ответил Бэрин, взмахнув обеими руками и символически очертил ими в воздухе солнечный круг. — Что привело тебя в мой дом? — настороженно спросил главный друид, не спускаясь к Рюрику, но всем своим видом как бы говоря: "Наконец-то, князь, ты пришел ко мне!"

Рюрик оглянулся на слугу: тот даже рот открыл, вннмая обоим. Но Бэрин упорно не хотел видеть того, что возмутило молодого князя.

— Так я жду! — воскликнул друид и демонстративно поежился от рассветной свежести.

— Я могу сказать об этом только тебе одному, — ответил князь, намеренно не отводя взгляда от хитрой физиономии жреца.

— Тогда пошли в дом, — невозмутимо предложил друид, разведя руками, и первый шагнул к двери.

Рюрик взлетел по крутой лестнице вверх и через мгновенье очутился в гридне друида солнца. Здесь все было, как и в других домах жреческой знати: старые ритуальные ковры на скамьях, огромный деревянный стол с массивными подсвечниками. Рюрик невольно пересчитал свечи: их было где восемь, где десять. Он облегченно вздохнул: семи свечей — этого символа семи светлых храмов христианства — в гридне верховного жреца не было. Священный котелок на серебряной треноге победоносно стоял в правом углу гридни, а на восточной стене красовалось большое льняное покрывало с изображением солнца в центре — свидетельство того, что хозяин дома принадлежит к высшей касте — к касте жрецов.

— Ну, — заявил Бэрин, откинув все условности, как только за Рюриком закрылась дверь. Он сел как ни в чем не бывало за стол и показал рукой на место рядом с собой Рюрику. — Садись и рассказывай, а то скоро суд над Аскольдом...

— Он у тебя? — в упор спросил Рюрик и сел в стороне от друида.

— Нет, — спокойно солгал Бэрин, скорее по привычке, чем намеренно. Ему явно не понравилось, что Рюрик сел так далеко.

— Бэрин, сейчас не время для игр, — терпеливо сказал Рюрик и, казалось, дружелюбно оглядел друида солнца. — Аскольд у тебя, я это точно знаю!

Они померились взглядами, и хитрый Бэрин неожиданно отступил.

— Да! Он у меня, — как то опустошенно ответил Бэрин и обессилено махнул рукой. — Но... не скажешь ли ты мне, зачем тебе понадобилось защищать этого черного волоха? — вдруг яростно спросил верховный жрец и внимательно посмотрел на князя.

— Само солнце может подсказать тебе ответ на этот вопрос, и, я уверен, он уже у тебя на устах, — лукаво, подыгрывая друиду, нашелся Рюрик, а про себя подумал: "Не хватало только еще объяснений с этим бездельником".

— Тогда ты его не получишь! — медленно и, казалось, безразлично проговорил друид, окинув холодным взглядом слегка обеспокоенного князя. "Ты не знал, к кому ты шел, лихой наездник, сейчас узнаешь", — говорил всем своим видом жрец, на мгновение даже закрыв глаза.

"Ах ты, старый мошенник! Так ты решил поиграть со мной! — зло отметил Рюрик, наблюдая за резко меняющимся выражением лица верховного жреца. — Что ж, держись, старый осел!" — решился князь и вскочил на ноги.

— Когда-то очень давно те самые великие кельты, наследственное имя которых носишь ты, погребли великий Рим, — зловеще начал князь, подходя к друиду.

Бэрин едва заметно встрепенулся. Он лениво приоткрыл глаза, слегка насторожился, вслушиваясь в необычное начало княжеской речи, но не сдвинулся с места.

— Ты помнишь, сколько раз Рим содрогался под натиском наших славных предков? — гневно крикнул Рюрик, — Ты знаешь, как трепетали соседи от приближении кельтских воинов? — почти прохрипел он, подойдя к верховному жрецу и с ненавистью глядя в его размалеванное лицо.

— Я еще с детства отличался хорошей памятью! — холодно ответил Бэрин и презрительно улыбнулся.

Вот теперь он действительно проснулся. Но сейчас ему надо было немедленно охладить разгоряченный пыл молодого прыткого князя, и Барин постарался: выпрямил спину, расправил оплывшие плечи.

— Но те временя, о которых ты говоришь, — почти ласково проговорил он, терпеливо улыбаясь Рюрику, — давно ушли в небеса! Сейчас нет... ни того громадного кельтского союзного войска, которое заставляло дрожать все вокруг, ни рарожского, ни славянского союзов. — Он пожал плечами и, казалось, задумался: говорить или нет? И вдруг решился съязвить и съязвил еще более ласковым голосом: — Вчера вечером прыткого князя славных рарогов достал секирой паршивый волох, а потерпевший... — Он протянул руку в сторону Рюрика, как бы желал его приласкать, но понял, что это уже слишком — неизвестно, как поступит горячий и гордый, князь. Жрец остановил движение руки так естественно и даже изящно, что, казалось, он и не думал уязвить молодого воина. Соединив руки, Бэрин с естественной якобы затяжкой положил их поверх стола. Но в следующее мгновение голос верховного жреца вдруг резко изменился: ни слащавости, ни даже тени заигрьвания в нем не было. — А потерпевший хочет припасть к ногам своего оскорбителя, как в свое время сделал несравненный Верцингеториг перед богоподобным... Цезарем! — колко изрек жрец. — Стоило ли смешить мир, освещенный моим могучим божеством, получив за один час позорного триумфа в Риме шесть лет тюрьмы и смерть! Представляю, как гоготал ненасытный на зрелища люд этого адского города: сам главнокомандующий... всего восставшего кельтского народа! добровольно! во всем великолепии царского убранства и при всем вооружении сдался? на милость бесстрашного Цезаря! Если верить сказителям, поведавшим об этом восстании, то Верциигеториг располагал войском, в десять раз превосходящим силы Цезаря! — зло бросил последнюю фразу Бэрин и остановился.

— Великолепно! — прошептал Рюрик и подавил прилив ярости. — Так почему же ты с такой же страстью не вопишь о том, как предали знаменитого вождя жрецы и их не наказали за это ни духи, ни боги небесные? Почему ты не кричишь о том, что золото было для них дороже земли наших отцов? Молчишь, тварь червячная! — задыхаясь от ярости, крикнул Рюрик, схватил друида за плечи и вытащил его из-за стола. — Отвечай, где Аскольд! — прохрипел он в лицо жреца и ожесточенно добавил: — Хоть он и "паршивый волох", как ты его назвал, но он откликнулся на призыв помочь нам в борьбе с германцами! А ты, служитель солнечного бога, — снова съехидничал Рюрик и прислонил жреца к стене, покрытой священным покрывалом, и в голосе его явно прозвучала издевка, — освети этим светом свои мозги. — Он ткнул Бэрина головой в покрывало. — Волохи прибыли на твою землю со священной миссией, и ты немедленно примыкай к ним. Не то... Бойся смеха соплеменников, верховный жрец! Он пострашнее железных стрел германце. — Рюрик отшвырнул от себя главного друида и перевел дух.

Воздух в гридне верховного жреца стал раскаленным, Бэрин вспыхнул, двинулся было на князя, чтоб наказать его за осквернение жилища друида солнца, но в это время первый луч солнца коснулся его лица и оживил гридню. Жрец остановился на полушаге, тяжело вздохнул и иронично улыбнулся. "Мне в моей жизни уже почти ничего не надо... А честь верховного жреца? Что ж, она оскорблена без свидетелей... А мой бог?.. Пусть он не увидит смятения моей души!" — снисходительно пожелал себе Бэрин и с трудом перевел взгляд на возмутителя своего душевного покои.

Князь стоял в двух шагах от верховного жреца и, казалось, весь ушел в себя. "Береги силы на праведный бой!" — вдруг явно, в который раз прозвучали в ушах молодого князя слова его отца, и Рюрик вздрогнул, невольно закрыв глаза. В гридне стояла плотная тишина. Еще мгновение князь прислушивался к самому себе, затем усмехнулся и горько подумал: "Где взять меру и измерить силы, идущие, на душевный, словесный бой?.. Правы были греки, когда за победу в словесном бою отдавали в жертву любимым богам быка, а за победу в бою с оружием в руках — лишь петуха..."

Князь мотнул головой, с болью отгоняя воспоминания об отце, и глянул исподлобья на друида солнца.

Бэрин справился со смущением куда быстрее, чем сам ожидал. Он потер шею — после цепких пальцев Рюрика она побагровела — и просто, буднично проговорил:

— Если ты получишь Аскольда просто так, без испытания, то он первый будет смеяться не только над тобой, но и над всем племенем. А во время боя будет беречь силы не только свои, но и всего войска.

— Еще хуже будет, если я силой отниму его у вас: погубить его вам, друидам, я не дам, — зло, быстро ответил жрецу князь, смахнув мокрые пряди с потного лба, и снова презрительно отвернулся от хитрого друида.

— А почему ты решил, что на испытании он погибнет? — загадочно улыбаясь, спросил Бэрин, наблюдая за строптивым риксом, и снова, как ни в чем не бывало, сел за стол. — Садись-садись, князь! Ты мне очень нравишься, — неожиданно искренне проговорил жрец и опять потер шею. — Ну и руки у тебя! Не зря тебя вождь ценитбольше нас, друидов, — не без растерянности сознался он и нахмурился. — Я-то с этим мирюсь, но остальные... за-та-ились! — доверительно вдруг прошептал верховный жрец и испытующе глянул на князя.

Рюрик сморщился, задев раненую руку, возмущенно повел плечами, но все же сел за стол, и вновь на солидном расстоянии от друида солнца.

— Отпусти Аскольда! — упрямо и устало потребовал князь.

— Его необходимо... попугать! — вернувшись к взятому в начале разговора с Рюриком лениво-покровительственному тону взрослого советчика, хитрая старая лиса вновь ушла от ответа. — Как ты этого не понимаешь?!

— Но почему?! — Игра Бэрина вновь разозлила Рюрика. — Когда надо сплотиться всему народу в единый кулак и когда это понимают все, и даже гуси, оберегающие двор твоего дома, вы, друиды, как болотные пиявки, ищете себе теплую ранку и начинаете впиваться в нее. Аскольд — смелый, отважный воин! — убежденно добавил князь, и голос его заметно окреп. — Он показал, на что способен, в учебном бою! Это я виноват! Мои щитки оказались короче... Кого бы не прельстила голая рука в бою? Да я первый отрубил бы ее! А он не отрубил! Он только ранил меня, — с горячей искренностью завершил Рюрик.

Бэрин перестал улыбаться. "Если ты действительно думаешь так, а похоже, что это так, — не на шутку призадумался жрец, — то не зря Верцин безоговорочно доверил тебе всю дружину рарогов. От заветов наших богов не отступаешь, но христианским и иудейским ты следовать тоже пока не хочешь. По-своему хочешь поступать, а к этому боги поначалу относятся с любопытством... Посмотрим, чем же закончится твое противоборство с богами... Молод ты, князь, и потому хочешь показать, как ты крепок духом", — со странным для него чувством растерянности подумал Бэрин и чуть было не изрек: "Это плохо для нас, друидов..." — но вовремя остановился.

— Аскольда ты не получишь! — настойчиво повторил Бэрин и устроил небольшое испытание князю. Он встал, обошел молча вокруг огромного стола, вернулся на место и несколько раз повернулся вокруг себя с молитвенно возведенными вверх руками. Широкие рукава его рубахи спустились до плеч, обнажив волосатые руки. Запрокинутое к потолку размалеванное лицо рарожского солнцепросителя изображало ужас, мольбу и непоправимое горе.

— О прекраснейший из богов! — проговорил Бэрин, казалось полностью отрешившись от окружающего мира.

— Что ты задумал? — недоуменно спросил Рюрик. Он знал этот особый дар Бэрина — его обращение к богам, всегда страстное, необычное по форме и содержанию, покоряло не только людей их племени, но и пиратов всего славянского побережья Восточного моря. — Прекрати свое кривляние! — попросил князь.

Друид, не обращая внимания на Рюрика, закрыл глаза и продолжал трагическим голосом:

— О величайший из богов! Освети своими волшебными лучами помутившийся разум нашего храброго предводителя! О могущественный! Тебя молит о помощи твой раб, слуга и помощник...

— Прекрати! — закричал Рюрик. — Ты не раб! Не может человек нашего племени быть рабом!

— Твой бедный раб, слуга и помощник в твоих делах на земле рарогов, друид солнца Бэрин, — повторил жрец, не меняя ни тона, ни размеренности, ни весомой трагичности голоса. Рюрик махнул рукой и встал. Он нарочито шумно и резко вышел из-за стола и направился к порогу гридни.

— ...и внемли моим горестным стонам, помоги одолеть безудержную храбрость нашего любимого князя, ибо войско доблестных рарогов, русичей, венетов, славян, фризов и волохов может осиротеть...

— Что ты мелешь? — возмутился Рюрик, пытаясь открыть тяжелую дверь гридни. — Выпусти меня отсюда! — не справившись с дверью, потребовал князь.

— ...О великое светило! Пролей свой божественный свет на его горячую голову, чистую душу и незапятнанную совесть! — все так же горячо и искренне продолжал Бэрин. — Скажи этому младенцу от меча, — просил своего покровителя жрец, не глядя на князя, — что черный волох, который так предательски ужалил его в учебном бою, еще отомстит князю рарогов за чистоту его помыслов! Люди — звери! — хмуро пояснил жрец бога солнца и зло добавил: — Они не прощают доброту помыслов другим! Скажи этому неугомонному коннику, что за поругание совести нужно платить тем же! — Жрец вдруг резко остановился и хрипло выкрикнул: — Скажи, о великий и мудрый! Скажи ему! Вразуми его!

Рюрик, так и не сумев открыть дверь, дослушал всю речь жреца и хмуро обдумывал ее.

Бэрин еще несколько мгновений простоял с закрытыми глазами и молитвенно вознесенными вверх руками. Медленно отходя от божественного вдохновения, он, казалась, забыл о присутствии князя.

— Если бы у меня сейчас под рукой был бык, я подарил бы его тебе для жертвоприношения за твое слово-знание! — хмуро проговорил Рюрик, со странным чувством наблюдая за состоянием жреца: — О боги! Ты! Вытираешь слезы?! Неужели же у тебя не иссяк еще их благодатный источник! Я не удивился бы, если такое случилось с друидом Вальдсом. — Рюрик постарался произнести эти слова как можно ехиднее, хотя сам уже понимал, что речь Бэрина застряла у него в сердце занозой.

— Рюрик, ты на опасном пути! — медленно и внушительно молвил Бэрин, стараясь не обращать внимания на ехидство молодого князя, хотя это ему давалось с трудом. — Как рано ты лишился отца! — с сожалением воскликнул вдруг жрец, успокаивая себя этим доводом.

— Ни слова об отце! — крикнул Рюрик так зло, словно его полоснули острой секирой еще раз.

— Почему? — невозмутимо и тихо отозвался жрец и повернул к князю свое вдруг похорошевшее лицо. — Ты думаешь, ежели я не имею детей, то бесконечно порочен и ни к кому не могу испытывать отцовские чувства?

— Почему ни к кому? — уязвил его еще раз Рюрик. — Перед тобой — верховным жрецом — все племя в сыновнем долгу.

— Все племя — это не сын, князь! — сорвавшимся голосом вдруг проговорил Бэрин. — Ты храбр! Это прекрасно! Но не ищи, князь, себе смерти раньше времени! — добавил жрец совсем тихо и склонил голову перед Рюриком, чтобы скрыть волнение, боль души и непрошеные слезы.

Рюрик и верил, и не верил в его искренность.

— Послушай, Бэрин, ведь ты жрец солнца, но почему все это утро твоим языком говорит жрец смерти? Или сам он лишился языка? — съязвил Рюрик, все еще не понимая причины столь разительной перемены в облике верховного жреца. И почему он так долго стоит в этом унизительном поклоне?..

Наконец Бэрин поднял голову и улыбнулся: чем больше дерзил ему Рюрик, тем больше он ему нравился. Жрец уже с откровенной любовью оглядел молодого, ладно скроенного, но такого горячего князя.

— Я знаю, князь, ты хочешь свершить над Аскольдом свой самосуд...

— Фу! — вырвалось у Рюрика. — Только друиду солнца могла прийти в голову такая дума! Отпусти Аскольда! — устало потребовал Рюрик, решив больше не верить ни единому слову, ни единому взгляду верхового жреца.

— Прежде всего надо выпустить... тебя! — как ренку, пояснил князю Бэрин и опять ласково улыбнулся ему.

Рюрик торкнулся в дверь. Она не поддалась.

— Боги! Неужели ты меня за дурака принимаешь?! Да если я к утренней трапезе не прибуду в свой дом, то частокол твоего двора мгновенно превратится в пепел, — с пренебрежением заявил Рюрик и торкнулся еще раз. — выпусти с миром, пока не поздно! — крикнул он, не на шутку разозлившись. Он не ожидал от верховного жреца такого явного коварства. Бэрин медленно тяжелым взглядом оглядел князя с головы до ног, словно прицениваясь, хватит ли терпения у молодого предводителя рарогов выслушать его, главного жреца, н, подавив в себе желание уступить князю, повелительно сказал:

— Не отпущу! У меня к тебе нынче долгий разговор. Не злись, а внемли всему, что скажу. — Он первым сел за стол, и, чтобы заставить Рюрика слушать его, начал с откровения, которое, как правильно он предположил, остановило князя в его порыве: — Я — верховный жрец и питому могу лишить власти вождя... и тебя. — Рюрик вздрогнул, но от двери не отошел. — Да и друиды склоняют нынче меня к этому. — Князь упрямо выпятил подбородок и нарочно старался смотреть мимо головы верховного жреца. Он сузил глаза и всем своим видом давал понять, что не верит Бэрину, но уж раз так получилось, то придется выслушать все, что жрец решил тут ему наплести.

— Все тридцать лет, с того дня, что я стал главным жрецом племени, я потратил на то, чтобы поддержать Верцина в его замыслах, не разозлив жрецов, — сурово продолжал Бэрин, приняв и эту пренебрежительную позу Рюрика. — Как ты думаешь, почему наше племя до сих пор держится в борьбе против германцев, тогда как другие давно признали их владычество? — неожиданно спросил жрец, вглядываясь в глаза князя.

Рюрик отошел от двери.

— Это заслуга вождя, моего отца и всего племени! — уверенно ответил он, злясь на упорство жреца и собственное вынужденное повиновение ему.

— Ты слеп, как новорожденный щенок! — со свистом выдохнул воздух Бэрин. — Это моя заслуга! Я не поз-во-лил себя подкупить! — кипя гневом, жрец хотел крикнуть, но сдержался. Он отвернулся от князя, недовольный собой: "Зачем я ему все это говорю?! Все равно ничему не поверит..."

Рюрик опешил. Он ожидал чего угодно, но только не такого перехода в разговоре.

Наступила минута замешательства.

Князь был ошеломлен обрушившейся на него новостью, а верховный жрец утишал вспыхнувшие в нем гнев и жалость.

Молчание явно затянулось. Рюрик не знал, что возразить. Он новыми глазами посмотрел на жилище друида солнца, на бедность и убогость его быта, и в душе его родилось сознание собственной вины перед верховным жрецом.

— Ты думаешь, я не мог жениться и иметь такого же сильного и красивого сына, какого имел твой отец? — тихо и как-то растерянно спросил Бэрин, не глядя на князя, а потому и не видя его блуждающего и виноватого взора.

Рюрик подошел к Бэрину. Его уже не отталкивало страшное, размалеванное лицо друида. Сквозь мазню он увидел на нем страдание и терпение, почувствовал высоту помыслов своего друида солнца. В одно мгновение князь вдруг причислил Бэрина к рангу своих людей. Кроме того, князь вдруг понял, что сейчас услышит от жреца то, чего тот никогда и никому не доверял.

— Говори, прошу тебя, — вдруг тихо попросил Бэрина князь и сел на скамью, что стояла вдоль восточной стены гридни.

Жрец, с такой жадностью ожидавший доброго порыва со стороны Рюрика, дождавшись, словно спрятал свою душу под замок, и, не улыбаясь, суровым голосом заговорил:

— Ты вряд ли помнишь моего отца. Он был прекрасным оратором. Речь царя Бренна римским послам о причинах нападения галлов на этрусский город Клузий я от него знал почти назубок...

Бэрин медленно, со злым сарказмом, ни разу не сбившись, проговорил, глядя в лицо молодому князю, отрывок из знаменитой речи Бренна, произнесенной более одиннадцати столетий назад:

— "Клузийцы тем чинят нам несправедливость, что испахать и засеять могут мало, иметь же хотят много и ни клочка земли не уступают нам, чужеземцам, хотя мы и многочисленны, и бедны. Не так ли точно и вам, римляне, чинили несправедливость прежде альбаны, фидепаты, ардейцы и... И, если они не желают уделить вам части своего добра, вы идете на них походом, обращаете в рабство, грабите, разрушаете города и при всем этом не делаете ничего ужасного или несправедливого, но следуете древнейшему из законов, который отдает сильному имущество слабых и которому подчиняются все, начиная с Бога и кончая диким зверем! Да, ибо даже звери от природы таковы, что сильные стремятся владеть большим, нежели слабые. Бросьте-ка лучше жалеть осажденных клузийцев, чтобы не научить галлов мягкосердечию и состраданию к тем, кто терпит несправедливость от римлян!"²¹
________________
²¹ Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 1961. Т. 1, с. 177.

Рюрик затаенно молчал, впервые прикоснувшись к столь непонятной и великой судьбе. Он внял смыслу отрывка из речи Бренна, смотрел на одухотворенное лицо верховного жреца и вдруг отчетливо осознал, как глубоко связаны стремления всех великих людей, независимо от того, где и когда они жили. Великих людей отличает стремление постичь силу и владеть ею вечно. И он, Рюрик, тоже хочет быть сильным... Но всегда ли бывает так, как хочет человек?.. Почти никогда так не бывает, горько сознался себе Рюрик и растерянно взглянул в грустные глаза друида.

Бэрин же, казалось, думал, продолжать разговор или нет. "Раз начал, то надо постараться убедить молодого, только начиняющего постигать жизнь князя в разумности своих намерений, сделать его своим другом, раскрыть ему страдания своей души".

— Ребенком я уже знал речь Бренна, — повторил жрец уже спокойнее, изредка поглядывая на притихшего и задумавшегося Рюрика, — но не вникал в ее смысл. Отец же строго-настрого запрещал мне произносить ее на людях. "Держи знание для себя и учись понимать жизнь!" — вот был его завет. Я много размышлял и к твоим нынешним годам понял, что движет людьми, но ни разу не сознался в этом отцу. Я решил, что ни за что не повторю его ошибок...

Бэрин встал, вышел из-за стола, чуть-чуть помедлил и вдруг яростно произнес:

— Как я завидовал твоему отцу!

Рюрик вспыхнул. Бэрин заметил это и, успокаивая его, торопливо продолжил:

— Нет, здесь не замешана твоя мать, хотя она и была красавицей. Я... добровольно отказался от нее, — пояснил он, не опустив глаз под пронизывающим взглядом князя. — Да она и не подозревала, что я любил ее, — Бэрин вдруг обхватил голову руками. — Это была только моя тайна! Но сколько еще тайн витает вокруг тебя, мой рикс!.. — воскликнул он.

Рюрик покачнулся. Звук, похожий на слабый стон. вырвался из его груди и напугал жреца.

— Что с тобой? — испугался Бэрин и бросился к князю. — Сядь сюда, к столу, и выпей вот этот отвар, — настойчиво предложил жрец, заботливо пододвигая глиняный кувшин, стоявший на столе. — Пей, не бойся, изводить я тебя не собираюсь, — заверил он рикса и неожиданно для себя погладил его по плечу. — Как ты слаб! — тихо вздохнул верховный жрец и почти грубо потребовал: — Пей же! И скорее!

Рюрик взял кувшин, подержал его в руках, затем поднес ко рту и попробовал отвара.

— Вкусно, — сознался он и, отпив несколько глотков, нерешительно поставил кувшин на стол.

— Понравилось? — тепло спросил Бэрин. Рюрик молча кивнул головой.

— Тогда пей еще! Ты мало выпил.

— А тебе? — улыбнулся князь. — Это же очень ценный цветочный отвар... — удивленно заметил он и нерешительно протянул руку к кувшину.

— Не беспокойся, мне хватит. Пей! — потребовал Бэрин, уже смеясь. Он подвинул кувшин ближе к князю, а сам дотронулся до его шеи. — Да у тебя жар! — воскликнул жрец и засуетился всерьез.

Но Рюрик ощущал только озноб и странную слабость во всем теле.

— Ты должен допить отвар до конца. Он целебный... — уже приказал друид солнца, и князь повиновался ему.

Бэрин облегченно вздохнул.

— Теперь отдохни, — ласково предложил он князю, — полежи. — Жрец метнулся к широкой скамье, покрытой потертым ковром. — Иди сюда. Сон, наверное, давно бежит от тебя: слишком большую ношу принял ты на свои молодые плечи...

— Нет, — твердо ответил Рюрик. — Скоро пройдет... Мне уже лучше, — устало проговорил он и спиной привалился к стене.

— Это у тебя от раны. Ты повязку утром менял? — снова заботливо и обеспокоено спросил Бэрин, суетясь возле князя.

— Не помню, — отмахнулся Рюрик. — Я к тебе торопился: за Аскольда боялся, — слабым голосом добавил он и закрыл на минуту глаза.

— С ним ничего не случится, пока я беседую с тобой, — внимательно наблюдая за состоянием рикса, медленно н опять по-доброму проговорил друид.

— Глашатаи уже бегают по селению? — Сомнение все же не оставляло Рюрика. Он посмотрел на окно гридни, хотел подняться со скамьи, но, к стыду своему, почувствовал, что еще слишком слаб.

— Еще нет, — Бэрин перехватил взгляд князя и потому постарался придать своему голосу особую убедительность. — Если не хочешь лежать, тогда хоть сиди спокойно!

Рюрик решил все же предупредить жреца:

— Знай, всемогущий друид солнца, что глашатаи не успеют и рта раскрыть, как будут схвачены моими людьми: Аскольда я казнить не дам! — Рюрик вдруг почувствовал в себе силу говорить, и говорить громко.

Бэрин весело рассмеялся:

— До чего же ты хорош в гневе! И как похож на мать! — воскликнул он и тут же осекся. "Ну как мне высказать тебе все, что накопилось у меняв сердце?!" — с горечью подумал он.

Рюрик чутко уловил его волнение. В его памяти всплыло слово "тайны", так поразившее его в устах жреца. "Тайны!.. Какие еще тайны могут витать вокруг меня?" — чуть ли не вслух произнес он, но сдержался: страх, неожиданный страх сковал его уста. Он испугался, что не выдержит новых откровений.

Бэрин внимательно посмотрел на князя: лицо Рюрика слегка порозовело и стало сосредоточенным, он чуть собрался, словно для прыжка или ловкого удара по противнику: руки полусогнуты и напряжены — поза ожидания неизвестности.

— Итак, ты завидовал моему отцу, но моя мать здесь ни при чем, — поспешил напомнить князь жрецу, чтобы вернуть его мысли в прежнее русло.

Бэрин молчал.

— Ты раздумал говорить? — удивился Рюрик, но тут же понял, что происходит со жрецом, и сделал паузу, давая ему время вновь войти в роль вещего прорицателя. Озноб у князя действительно стал проходить, и он почувствовал себя значительно лучше, но только физически. Состояние его души оставалось трепетным и тревожным, и это не нравилось ему.

Наконец Бэрин решительно продолжил:

— Я завидовал твоему отцу только потому, что он был сыном князя, внуком и правнуком князя, а я был сыном верховного жреца, внуком и правнуком верховного жреца. Наше положение в племени ничто не могло изменить, — с явной досадой проговорил Бэрин, довольный тем, что Рюрик ждал продолжения разговора и так непосредственно проявил интерес к той, скрытой от всех остальных соплеменников второй стороне жизни верховного жреца.

— Уже твой прадед вел воинов племени против данов, свеев и жестоких германцев. Уже дед Верцина вершил дела племени, веря в воинское искусство твоего прадеда! А мой прадед лисой метался из стороны а сторону и выгадывал, что лучше — позор в золоте или нищета в почете. — Бэрин глубоко вздохнул, тайком глянул на Рюрика, который с любопытством слушал его, тут же отвел глаза и продолжил: — В тот день, когда мой прадед должен был встретиться с дозорными данов и передать им боевые секреты твоего прадеда, его спасла разведка твоего предка, решившая, что он за-блу-дил-ся в поисках целебных трав и ракушек. Он так дрожал от страха и был таким жалким, что никто не заподозрил его в измене, — брезгливо проговорил Бэрин, передернул плечами и как-то весь съежился. Рюрик внимал друиду солнца с той жадностью, с какой преклоняют слух только к истине. — Такова наша семейная тайна. Я жил с грузом этой тайны тридцать лет — теперь нет семьи и нет позора. — заключил Бэрин. Он поймал себя на мысли, что его откровения тяжелы для князя, что тот не может понять его, что его отчаяние чуждо ему, но непонятная сила заставила его продолжить.

— Подожди, это еще не все! — тихо сказал Бэрин. — Когда я стал допытываться до первопричины позора своего прадеда, то мой дед объяснил это одним: желанием избавить свою семью от нищеты... Дети — вот что толкает родителей на преступления!

— Неправда! — возмутился Рюрик. — Отец был князем, но он был справедлив. И меня учил тому же!

"Такие люди, как твой отец, — редкость", — хотел было сказать жрец, но сказал другое:

— Ты не понял меня! Твой отец, как и твой прадед, — но наследству! — возглавлял борьбу нашего племени против разноликих врагов. А я — но наследству! — должен был возглавить борьбу параситов²² с твоим отцом или пойти против и стать их жертвой. Твой отец был всегда па виду. Его победа — это победа всего племени. — Бэрин боялся, что Рюрик прервёт его, и в своем страстном порыве говорил не останавливаясь. — Наше племя единственное, которое выдерживает пока еще натиск германцев. Род князей-соколов — единственный род племени рарогов, который дает князей-пюбедителей. "Молитесь богам и взывайте к их благословению, чтоб вечно длился род князей-соколов!" И все молятся богам за твой род! А кто молится за ной род?.. — жалостно спросил вдруг верховный жрец, но ожидать ответа ни собирался. Он посмотрел на Рюрика разгоряченным взглядом и тихо продолжил: — Когда в нашем селении появилась семья свеев-русов, в которой родилась твоя мать, изгнанникам никто и никогда не угрожал и не побуждал их к уходу, хотя с их соплеменниками нашим воинам приходилось биться не раз. Твой дед по матери был умелым оружейником. Его мастерство пришлось по сердцу твоему деду по отцу, и твой отец женился на дочери свея²³. Никто не возмущался неравным браком, ибо все воины были одинаково бедны. Весь прибыток, и прежде всего серебро, уходил на покупку металлов для изготовления мечей, шлемов, секир и медно-красных щитов. Иначе вели себя жрецы и параситы. После удачной битвы они начинали одолевать и князя, и вождя, приписывая победу себе и богам и требуя вознаграждения. И надо думать, ни вожди, ни князья им ни разу не отказали! — возмущенно проговорил жрец, испытующе глянув на князя.
______________
²² Параситы (келт., греч.) — питающиеся около — помощники друидов.
²³ Свеи (нем., слав.) — шведы — германское племя, жившее в южной части Скандинавии.

— Они не хотели розни! — тихо пояснил Рюрик, не зная, чем еще объяснить сказанное.

— Ни розни, ни правды! — проворчал вдруг Бэрин, соображая, выдержит ли Рюрик еще и этот круг беседы. "Не слишком ли круто для первого раза?" — подумал он, но решил, что второй такой случай вряд ли представится; этот юнак либо воюет, либо с бабами тешится. Пора поговорить с ним как со взрослым мужчиной.

Бэрин сдвинул брови и спокойно выдержал вопросительный взгляд князя.

— ...Ни правды? — переспросил озадаченно Рюрик. — А в чем же она кроется для нас и для... вас?

— Для вас — в праведной борьбе, а для нас... в постоянной заботе о вашем боевом духе, без притязаний на жирный кусок, — грустно пояснил Бэрин.

— А кто же у нас ест жирный кусок? Постного-то не всегда всем хватает, — сокрушенно покачал головой Рюрик.

Они говорили, казалось, от всей души, но Бэрин чувствовал, что князь не полностью раскрывается перед ним. "Уж слишком неожиданно затеял я такой горький разговор с этим отчаянным риксом и чувствую, что смятение одолевает его не только потому, что германцы теснят и Аскольд вонзился в сердце пиявьим укусом. Что-то еще терзает его. Но что?.." — тревожно подумал жрец, и пристально вгляделся в сосредоточенное лицо Рюрика. "Верцин говорил мне, что князь терзается, сомневаясь в наших богах, и христианству пока не может внять... И не надо бы силить его душу, ведь не все так просто, — вздохнул Бэрин и вдруг взбодрился. — А это хорошо, что он наших богов так легко но продаст забвению... Это хорошо", — решил жрец, с пониманием и сочувствием взирая на князя.

— Мой отец всегда мечтал о жирном куске. — сознательно растерянно произнес Бэрин, надеясь на полное откровение князя, но тот в ответ сказал только одно:

— А мне не хватает моего отца.

— ...Этого я не подозревал, — искренне растерялся жрец. — Я думал, ты, рад владеть дружиной один, — осторожно предположил он и осекся; не обиделся бы Рюрик...

Но князь не обиделся.

— Вначале да, был рад, — сознался он и не смутился: откровенность за откровенность, — но по ночам постоянно снился отец, и это меня стало... страшить. Тогда я и женился на Руцине... — И, чтобы больше не бередить рану, Рюрик быстро спросил: — А что еще чуждо было тебе в твоем отце?

Жрец ответил не сразу. Он внимательно вгляделся но вновь посеревшее лицо молодою предводителя, понял, что враз все высказать невозможно, да и незачем, но то главное, что должно было произойти рано или поздно, а именно — признание необходимости друг для друга — произошло, и Бэрин был счастлив от этой мысли. Но глухое одиночество души человека, привыкшего постоянно скрывать свои мысли, сегодня, словно прорванная плотина, не могло сдержать порыва безудержного откровения. Бэрин и злился на себя, и пытался остеречь себя, не распускаться перед сыном своего бывшего соперника, но не высказаться уже не мог. Ему давно нужен был такой собеседник, и вот случай свел их. Святовит видит все!

— Каждый раз, когда мой отец придумывал новые "солнечные" сказания и молитвы для того, чтобы "просветить" головы своих параситов, меня поражала его способность обходить стороной виденное зло, — жестко проговорил жрец, глядя на Рюрика. Тот вопросительно вскинул брови и сосредоточенно ждал продолжения.

— Никто другой не умел так лихо переплетать "советы" солнца и друидов-параситов, как мой отец, — продолжал бэрин резким голосом, заставляя Рюрика живо внимать себе. — И все верили ему, даже твой дед и отец Верцина! — горячо воскликнул Бэрин и удивленно повторил: — Верцин! Ты же знаешь, что у самых умных и достойных людей племени были свои сомнения и тайны, и мой отец умел этим пользоваться. Он не лечил их душевные раны, а, наоборот, бередил их, заставляя их искать успокоения не столько в трудах и боях, сколько в вере... И они всей душой верили действиям его молитв! — с широко раскрытыми глазами тихо воскликну жрец.

— Я это знаю, — подтвердил Рюрик.

— Но мой отец... видел, как с каждым годом зрелости во мне растет сопротивление его хитростям, — горько продолжал Бэрин, едва кивнув князю в ответ на его замечание. — Я восторгался твоими дедом и отцом, видел их раны и боевые награды, и мне было стыдно за своего отца. Месяцами я не разговаривал с ним, не стремился запоминать его сказания и молитвы, но жадно внимал сказаниям о жизни великие греков, римлян и предков наших племен — славян и кельтов. Однажды отец попросил меня сочинить речь перед одной из самых больших в то время битв с данами. Я просидел всю ночь и написал ее без единого упоминания о божествах. В ней я рассказал о героических подвигах наших предков: знаменитого Амбиорига, легендарного Бренна, и о славных битвах галлов в первой галльской войне с гельветами и тигуринами, и о доблести царя Ариовиста.

Я горел лихорадочным огнем, когда писал эту речь, а наутро потребовал от отца, чтобы он позволил мне самому произнести ее перед войском. Отец долго обдумывал мое требование и наконец согласился. Я помню это утро, как будто оно было вчера, — сознался верховный жрец, и голос его дрогнул. — Я трепетал, когда надевал на себя обрядовые одежды друида солнца, и волновался, как греческий жрец перед посвящением в тайны храма Гелиоса, но, когда поднялся на высокий помост, сооруженный для жрецов, и окинул взором огромное войско соплеменников, готовых по-гиб-нуть за свою землю и за землю своих предков, страх покинул меня, и я воскликнул: "О славные воины! О люди солнца, земли и воды рарогов! Вы идете биться за правое дело! И нет человека, который бы не желал вам полной победы и возвращения домой!.." Затем я перечислил все подвиги знаменитых людей нашего племени и еще раз пожелал воинам быстрой победы, — возбужденно проговорил жрец, и глаза его повлажнели.

— Твой отец... — Бэрин проговорил эти слова быстро, и при этом настороженно бросил взгляд в сторону князя, будто спрашивал: "Ты ничего не заметил? Ну и хорошо. Пока не надо..." — Твой отец был добр, — как бы вспоминая что-то, проговорил жрец и пояснил. — Он сказал, что воины после моей речи стали сильнее духом и в бою были тверже, чем обычно...

Рюрик, с неподдельным вниманием слушавший жреца, кивнул ему.

— Да, они победили, и даны тогда года три не показывали к нам носа, — задумчиво проговорил друид солнца и, усмехнувшись, добавил: — Мой же отец после той речи очень долго молчал, а потом грозно молвил, что если бы я не был его сыном, то он высек бы меня за такую речь. "Нельзя подрывать авторитет жреческой касты", — изрек он тогда и напомнил, что кормят жрецов за молитвы-советы, а чтобы их сотворить, надо знать и божье откровение, и дух своего народа. "Не будет пророчества, — сказал он, — не будет и боевого духа у воинов. А ты нынче обидел наших богов, и они вряд ли тебе это простят". Но я был тогда молод, как ты, самонадеян и отцу, конечно, не поверил. Но великий Гавел был терпелив и на прощание мне посоветовал: "Если хочешь убедиться в благосклонности к тебе бога, то попробуй, начни жить только праведным трудом, — сказал он и пояснил: — Паши, но не молись никаким богам, и ты изведаешь все!"

— И ты... изведал?! — скорее утверждая, чем вопрошая, сказал Рюрик, глядя на убогое убранство жилища жреца.

— Изведал! — яростно признался он. — Я пахал, не молясь и не заходя к Камню Одина на исповедь — и у меня не вырастали ни хлеб, ни овощи. Дождь или град уничтожали у меня плоды моих трудов, и я голодал.

Рюрик согласно кивнул головой. Он тоже не представлял, как можно обойтись без молитв перед битвой. Так и должно быть: если забыто божество, покровительствующее тебе, то какое же дело без его благословения могут принять земля или небо?

— И тогда я понял, —словно отвечая на кивок князя, проговорил жрец, — пахать не молясь — это одно, а пахать тому, кто должен молиться за всех, кто пашет и воюет, — это другое! Я пробовал пахать и молясь, но бог все так же беспощадно наказывал меня за отступничество.

Рюрик удивленно вскинул голову.

— Не удивляйся! Бог покарал меня однажды, и теперь я смиренно выполняю его волю. Я жрец Бога солнца и твердо знаю, что первая моя забота — это молитва, обращенная к богу солнца о твоей победе над германцами, вторая — молитва за тех, кто сеет и пашет, охотится. А вот как быть с третьей заботой? — как-то загадочно проговорил жрец и пытливо заглянул в глаза рикса.

— Не понял, — мотнул головой князь.

— Заговор друидов может вспыхнуть в любое время, — пояснил Бэрин и, не дав что-либо сказать Рюрику, продолжил: — Я решил отступить от заветов нашей жреческой касты и не женюсь ни на одной из их дочерей. Но друиды хотят, чтобы и у меня был сын, иначе...

"Не понимаю, — подумал Рюрик. — Я ведь уже дважды женат, имею дочь... Почему же Бэрин упорствует? Ведь у него есть наложницы, и он может дать полные права их детям". Он хотел сказать это жрецу, но не успел, так как тот вновь заговорил:

— Рано еще мне попадать в ловушку параситов. Арестом Аскольда я их несколько озадачил, но... это ненадолго... И я... боюсь собственных слуг... Я все время настороже, как гонимый лис, — глухо, монотонно пробормотал жрец, не глядя на князя и не ожидая уже от него сочувствия.

Рюрик выслушал и это признание жреца и наивно предложил:

— Надо все это поведать Верцину и всем вместе помешать друидам, раскрыть их злые козни.

Бэрин в ответ грустно улыбнулся.

— Не было еще такого в жизни племени, чтобы вожди спасали жрецов! Верцин признает наше влияние, но не любит нас. Ты ему и понятнее и ближе, — хмуро воскликнул он и взмахнул рукой. — Довольно об этом! Ведь тебя тревожит только волох по имени Аскольд! — огорченно произнес жрец и посмотрел на князя.

Обида, прозвучавшая к голосе главного жреца, неприятно поразила Рюрика, но смущение свое князь скрыл:

— Ты мне столько поведал нынче, что я невольно забыл о нем, — тихо возразил он и с честью выдержал недоверчивый взгляд друида солнца.

Бэрин понял ход мыслей князя и подавил вздох. "Хорошо еще, что хоть соврать сумел, — подумал он и тут же обругал себя: — Старый пень! С чего это ты решил, что этот задира захочет понять тебя!"

Рюрик видел, как жрец, уходит в себя, пожалел, что не смог, не сумел удержать его доверие и вдруг услышал:

— Значит, волох тебе не нужен? — обманчиво простодушно спросил его верховный жрец.

— Аскольда надо немедленно вернуть в дружину, которой я сам объявил о своей ошибке в учебном бою, — тихо возразил Рюрик, сдерживая рвущееся наружу сожаление.

— Я знаю все, — с досадой ответил Бэрин, — но сам хотел понаблюдать за ним. Я увидел в его поступке повадки шакала и испугался за тебя. — Его голос вновь зазвучал по-отечески нежно. Выдержав удивленный взгляд князя, друид про себя подумал: "Ты же сто раз прав! Все мы должны жить только твоими делами!"

Рюрик молча обдумал доводы жреца и, словно по наитию, тихо спросил:

— Ты разрешишь, я допрошу его при тебе?

Бэрин обрадовался, но порыв сдержал: он выдержал долгую паузу, а затем сухо ответил:

— Этого-то я и ждал от тебя. Пошли! — сказал он.

Жрец первым подошел к двери и несколько раз условными ударами постучал по ней. Загрохотал наружный засов, и дверь гридни верховного жреца отворилась. Рюрик покачал головой, но ничего не сказал и вступил в коридор вслед за друидом. В коридоре, у стены, что примыкала к двери гридни, словно изваяние, стоял слуга. Князь взглянул в его лицо и узнал в нем утреннего парасита.

— Ты идешь? — обернулся к нему Бэрин.

— Да, — хмуро подтвердил князь.

— Как ты себя чувствуешь? — спохватился жрец.

— После твоего отвара — лучше! — искрение ответил Рюрик, ускорил шаг и чуть не наткнулся на жреца.

— Осторожно, здесь попорот к той клети, где заперт Аскольд, — предупредил его жрец.

Рюрик хмуро огляделся и понял, что в клети нет окон. Это заставило сжаться его сердце. "Но почему? — размышлял князь, — Ведь там черный волох, тот самый, который вчера так коварно нанес рану своей быстрой секирой, а сегодня тебе его уже жаль?"

Сделав поворот, Рюрик увидел дверь клети, освещенную неярким пламенем факела. Сторожевых возле клети не было.

Бэрин молча наблюдал за князем и, уловив его внимание, похвалил за осторожность и рассердился на подозрительность. "Ну, чем ты, князь, недоволен еще?' Жив твой Аскольд, жив. Сейчас ты увидишь его и все поиметь сам... Поймешь сам! Поймешь сам, иначе и быть не может!.." — думал жрец, идя рядом с князем и чувствуя его растущее недовольство собой.

— Факел возьми с собой, — попросил жрец, когда они поравнялись с клетью, где друиды устраивали свои испытания. На двери клети Рюрик увидел вырезанную букву "И".

Загромыхала связка ключей. Жрец безошибочно нашел нужный ключ и с трудом вставил его в замочную скважину. Скрипнул замок и обнажил мощную дужку. Справившись с замком, Бэрин медленно отворил дверь в зловещую клеть, и в душе Рюрика в то же мгновение что-то произошло.

Чувство отвращения в душе князя нарастало по мере его продвижения по коридору друидова дома, а когда Рюрик увидел дверь клети и замок на ней, это чувство стало настолько ощутимым, что на лбу у него выступил холодный пот. Да, Аскольд — опасный сподвижник. Да, он крепко обидел князя. Но не так же надо обращаться с человеком, который дом свой оставил, спеша к ним на помощь. Картина, которую увидел Рюрик, потрясла его. Дверь клети с той стороны была забрана железной решеткой, за которой на расстоянии двух шагов находилась еще одна решетка, но уже в меньшую клетку. За ней-то и находился Аскольд, сидевший на охапке сухой травы.

Предводитель дружины волохов молча, исподлобья оглядел пришедших и, узнав Рюрика, казалось, удивился, но смолчал. Князь догадывался, в каком состоянии перед испытанием находятся жертвы жрецов, но вид безучастного к своей судьбе волоха сразил его.

Наступила тягостная тишина. Рюрик держал факел взмокшей рукой, а Бэрин переводил взгляд с одного военачальника на другого, ожидая, когда же кончится замешательство, вызванное излишней впечатлительностью князя рарогов.

— Аскольд, — наконец произнес севшим голосом Рюрик, — ты случайно ранил меня вчера в учебном бою, что карается нашими законами как измена. — Рюрик медленно подбирал только кельтско-романские слова, зная, как трудно дается славянская речь новичкам.

Бэрин выпрямил спину. "Неплохо для начала", — похвалил он про себя рикса и быстро глянул на волоха, — что же тот ответит?

Аскольд молчал. Он с недоумением еще раз оглядел князя и слегка пожал плечами. "Я весь в твоей власти, — казалось, говорил его потухший взгляд. — О чем же можно рядиться!"

— Ты правильно поступил, найдя на моем теле уязвимое место и показав всем, как можно легко справиться с беспечным воином, — между тем твердым голосом продолжал Рюрик. — Нельзя выходить на поле брани, не защитив своего тела. Мой отец учил меня ловкости, смелости, хитрости, но ты превзошел меня! — намеренно солгал Рюрик, и на эти его слова ответом было холодное молчание волоха. Дальше Рюрик уже сознательно говорил медленно и торжественно — ему нужно было окончательно убедиться в правоте верховного жреца: — Я пришел к друиду солнца с просьбой снять с тебя обвинение в измене и вернуть в дружину. Твои воины хорошо обучены, преданы тебе и отважны — это радует меня и вождя племени, — убежденно закончил Рюрик.

Бэрин уловил едва заметный всплеск радости в глазах волоха и хотел, чтобы тот хоть что-нибудь вымолвил в ответ князю, но тот продолжал упорно молчать.

"Если я вам нужен живой, то что я должен говорить?" — вопрошали его огромные черные глаза, а уста, словно скованные чьей-то невидимой волей, так и не вскрылись, и он не проронил ни единого звука.

— Что ты скажешь на это? — спросил, не выдержав, князь, вглядываясь в лицо черного волоха и боясь сознаться самому себе, что верховный жрец прав.

Аскольд спокойно выдержал горящий взгляд князя и повернул лицо а сторону Бэрина. "Ты-то знаешь, что такое жизнь! — Глаза его стали колючими. — Этот молод, самоуверен, неосторожен. А вот с тобой, старый лис, следует быть настороже. Что ж! Потерпи, князь рарогов! Потерпи и ты, верховный жрец. Сейчас сила на вашей стороне, и я должен молчать", — угрюмо думал волох и сознательно промолчал ещё несколько тяжелых мгновений.

"Да, Бэрин разгадал его! — понял Рюрик. — Он зол на меня, потому что я наследие княжеской власти, вождь в дружине, а он — безродный, хоть и сильный воин..."

— Аскольд, ты не должен быть таким тщеславным, — вырвалось у Рюрика, и волох вскочил. — Ты отважный предводитель, — не удивившись, что попал в цель, спокойно продолжил князь и, не дав ему возразить, добавил: — Все князьями не рождаются, и в том я не виноват, но даю тебе клятву: как только почую, что не в силах держать дружину, тут же распущу ее и уйду в глухой лес умирать!

Аскольд сжал побелевшими от огромного напряжения пальцами прутья решетки, но ничего не ответил и на этот раз.

— О, всемилостивый и всемогущий друид солнца! — торжественно воскликнул князь, обращаясь к Бэрину, намеренно не замечая бури, бушевавшей в душе волоха. — Клянусь, этот храбрый и сильный предводитель войска волохов никогда не совершит измены и покажет великий пример мужества в борьбе против свирепых германцев, — громко изрек Рюрик, низко склонив голову перед жрецом и стойко выдержав минуту просительного поклона.

Бэрин, сдерживая гнев и недоумение, вынужден был ответить:

— К утренней трапезе предводитель волохов будет отпущен в твой дом, князь, под твое покровительство!

Рюрик удивился последнему условию жрица, но не подал вида. Он еще раз поклонился жрецу и, вставив факел в железное дружко, быстро пошел по коридору вон из мрачного дома главного друида племени. Проходя через двор, он снова ощутил ту смутную тревогу, которая им владела в гридне жреца. "Что-то еще... Что-то еще Бэрин должен был мне поведать", — вспомнил вдруг князь и задумался, не замечая ни яркого теплого солнца, ни голубого неба, ни буйной зелени летней листвы, щедро украшавшей двор верховного жреца. Рюрик в нерешительности остановился, повернул было к крыльцу, но, увидев на его ступенях слугу, круто развернулся и зло дернул калитку на себя.

В ИУДЕЙСКОЙ ДЕРЕВНЕ

Трудно было князю выбрать свободное время накануне предстоящей битвы, но он все же нашел его, чтобы исполнить свое горячее желание вникнуть в то, как и чем живут евреи в его селении. Да, предлог был, и еще какой! На носу битва с германцами, а у Геторикса не всем воинам хватает оружия. Надо проверить, не припрятано ли оно этими удачливыми и услужливыми торговыми людьми в потайных местах. Да и вообще, крепки ли те изделия, которые евреи недавно привезли от арабов? Почему так мало в дружине металлических шлемов, щитов, секир и мечей для знатных дружинников? Почему? Да и неплохо бы уговорить достопочтенного Абрама попросить у еврейской общины великого Волина денег для покупки у ютов оружия.

Рюрик, разгоряченный, шел размашистым, крупным шагом и громко убеждал Дагара, своего первого меченосца, помочь ему, князю, в столь щекотливом деле. Дагар, искоса наблюдая да князем, про себя отметил, что не помнит Рюрика таким возбужденным. "И чего это рикс так разошелся, — терзался он догадками. — Чем не угодили ему евреи? Ещё совсем недавно Рюрик удивлялся их трудолюбию и сметливости. Считал их мудрыми, а тут... прямо пар от него валит, как не терпится, бедному, расправиться с кем-нибудь из них..."

— Ну куда ты так бежишь, князь? — не выдержав, наконец спросил его Дагар и резко добавил: — Ты что, и среди наших евреев нашел врагов?

Рюрик остановился как вкопанный. Ох уж эта проницательность могучего меченосца! "Я-то думал, что ты только отличный воин, Дагар, а ты, оказывается, ясновидящий..." — угрюмо подумал князь, но раскрываться меченосцу не стал. Он натянуто улыбнулся, поскреб взмокшей рукой по небритой щеке и с показной бодростью ответил:

— Нет, что ты! Святовит хранит нас от такой напасти. Я просто знаю, как они бережливы, и надо их потрясти немножко, только и всего!

— Только и всего? — недоверчиво пробурчал Дагар и вдруг взял князя за руку. — Не лги. Рюрик, — тихо, но требовательно попросил он и, глядя в раскрасневшееся лицо своего молодого предводителя, посетовал: — Не хочешь быть откровенным со мной? Не надо...

Рюрик смутился: все сложно было у него с Дагаром. Добрый сердцем и чистый душой, Дагар был старше Рюрика почти на двадцать лет, и князь глубоко уважал его, а еще — ревновал... Рюрик частенько ловил долгие горячие взгляды своего меченосца, обращенные к Руцине, и хотя он был уверен, что Руцина любит его и только его, ревность мучила князя. А еще он завидовал силе меченосца и поклонялся ей. И это естественно, ибо сила всегда вызывает такое чувство.

— Я... Я не могу быть с тобой откровенным, Дагар, — сознался князь, ответив меченосцу крепким пожатием. — Я должен убедиться во всем сначала сам, а уж потом и твою душу смущать.

— Смущать?! —удивился знаменитый меченосец.

— Да! — хмуро ответил Рюрик и потянул своего дружинника вперед. —Пошли! Потом, Дагар, я тебе все поведаю, но сейчас у меня одна забота — оружие для дружины Геторикса.

Два коротких предложения на арамейском языке:

"Услышь, Израиль! Господь наш — господь один!" — были вырезаны на воротах еврейской улицы, которая начиналась с приземистого, но длинного дома старейшины иудеев Абрама. Ни Рюрик, ни Дагар не обратили внимание на символическую надпись, которой жители этой улицы предупреждали пришельцев о своей связи с небесным всесильным Богом. Растворив калитку для неконных гостей, они сразу же услышали звонкий мальчишеский голос:

— Князь рарогов и его главный меченосец пожаловали к нам! Сюда! Все сюда! — Босоногий, черноглазый, кудрявый мальчуган трижды оповестил улицу о появлении знатных людей Рарожского побережья и сбил с толку Рюрика: князь хотел внезапно войти в дом Абрама. Он наверняка увидел бы там что-нибудь... любопытное! Его опередили! Улица быстро заполнялась евреями разных возрастов, которые шумной и пестрой толпой стекались к неожиданным гостям. Дагар взглянул на озадаченное лицо князя и подумал: "Ну и что ты будешь дальше делать, князь?"

— Что случилось, Рюрик? — услышали вдруг военачальники тихий, искренне обеспокоенный голос. Рюрик вздрогнул, глазами отыскал в толпе того, кто задал ему этот вопрос, и громко ответил:

— Случилось, Абрам! И вот что!

Пятидесятилетний глава иудейской общины, жившей на земле рарожского племени, спокойно смотрел в глаза молодого князя и ждал объяснения столь необычного визита.

— В моем войске теперь много воинов! — сурово, но явно волнуясь, начал объяснять причину своего вторжения Рюрик: ему не нравилась открытость и порывистая доброта евреев, которых он видел вокруг себя. Ему не нравилась и такая приторно доброжелательная и, как ему показалось, заранее обдуманная заинтересованность, выказанная иудейским купцом. Рюрик почувствовал, что беспомощно краснеет, заволновался еще больше, и вся его злость, заставлявшая забрасывать Дагара множеством колких вопросов, понемногу стала куда-то уходить...

— Я знаю, мой князь! — почувствовав смущение Рюрика, Абрам ответил ему с еще более открытой улыбкой. — У нас есть немного оружия...

— Есть, а молчал! — грозно прервал его Рюрик. — Как же ты смог скрыть это от меня?! — Князь почувствовал облегчение оттого, что гнев его обоснован: иудеи действительно хитры н коварны. Толпа зашевелилась, загудела. Послышались возмущенные восклицания, взгляды всех были обращены к Абраму, но того, казалось, нисколько не напугал ни княжеский гнев, ни возмущения толпы. Он спокойно взирал на юного, необузданного предводителя рарогов и ждал, когда улягутся страсти.

— Но оружие еще горячее, Рюрик! — произнес наконец Абрам и, показав рукой в сторону своего дома, громко добавил: — Приглашаю, князь, к себе. Ты все увидишь своими глазами! И тебя, Дагар! Прошу! — Иудейский старейшина слегка поклонился им и первым стал продвигаться сквозь толпу, которая мгновенно затихла. Люди как завороженные шли за ними следом до тех пор, пока хозяин и его гости не переступили порог дома.

Абрам, не останавливаясь, провел Рюрика и Дагара сквозь жилое помещение, вывел их на просторный двор к новой добротной кузне. Здесь все дышало жаром. На земле перед ней гости увидели более двух десятков секир и мечей.

— С чего это вдруг твой сын, Хайм, решил заняться сварожичьим делом? — растерянно спросил Рюрик, стараясь не смотреть в глаза иудейскому старейшине.

Абрам тяжело вздохнул, немного помолчал, а затем тихо спросил:

— Скажи, князь, если мы иудеи, то нам и в глаза не надо смотреть?

Рюрик вспыхнул, развернулся всем телом к Абраму и, не дрогнув, выдержал взгляд старейшины:

— Почему кузня построена без нашего дозволения?

— Мой сын, князь, оказался очень плохим мореходом, — чувствовалось, что признание это далось Абраму трудно. — Мы долго думали, чем ему заняться, и решили, что ему под силу кузнечное дело. Вот он и взял себе в покровители вашего бога Сварога.

— Но почему без нашего ведома? — упорствовал недоверчиво Рюрик, но Абрам позволил себе перебить князя:

— Ты решил, что мы предадим тебя, Рюрик?

— Да! — последовал мгновенно ответ.

— Ты глубоко заблуждаешься. — Абрам приложил правую руку к сердцу. — Мы сначала решили себя испытать, способны ли изготовить оружие. Ежели получится, то преподнесем все до последнего клинка в подарок тебе и твоим славным гриденям. Хайм! — крикнул вдруг Абрам. — Иди сюда и покажи князю, как ты работаешь.

Хайм вышел из-за перегородки кузни по пояс голый, потный, грязный и, слегка поклонившись, спокойно сказал:

— Ты прости, князь, что мы решили стать лучше твоих сварожичей. Мои родичи с Понта давно славились кузнечным мастерством, ну и раз я не могу быть ни мореходом, ни купцом... Что же мне, такому детине, оставалось делать? — И он красноречиво обрисовал свою огромную фигуру руками.

— Хватит об этом! — досадливо прервал его князь и, бегло осмотрев оружие, хмуро заметил: — Этого все равно мало.

— Я знаю, что этого мало. — Абрам отстранил сына и, указывая князю на секиры и мечи, продолжил: — Железа мало. Да и та дорога, по которой его доставляли раньше, теперь плохо охраняется...

Дагар во время их разговора внимательно рассматривал оружие, еще горячее, и старался не смотреть на возбужденного князя.

— Ведаю, — хмуро прервал Абрама князь и сухо спросил: — Когда оружие будет у моих воинов?

— Только завтра к утру, — ответил Хайм, выступая вперед из-за спины отца. Раздраженность князя была ему непонятна, а потому смотрел он не на Рюрика, а на его меченосца.

Дагар понял, что иудейский старейшина и его сын правы, и согласно кивнул Хайму головой, искоса посмотрев на сконфуженного Рюрика.

— Да, раньше оно готово не будет! — хмуро подтвердил князь и, не глядя на отца с сыном, стремительно вышел из кузни.

Дагар и Абрам последовали за ним, не зная, что еще взбредет в голосу их неуемному риксу. Они были готовы к любой неожиданности.

— А там... кто живет? — сдержанно, но явно заинтересованно спросил Рюрик Абрама, когда тот с Дагаром догнали его во дворе. Князь указал на небольшой глинобитный домик, утопающий в зелени ракитника и стоящий рядом с домом иудейского старейшины.

— Мой отец, — ответил Абрам и понял, что должен в эту минуту почувствовать Рюрик: "Да, я знаю, твой отец жив...", и Абрам, набравшись мужества, продолжил: — Я знаю, князь, твой отец погиб от руки злого Лотарня. А мой отец жив только потому, что еще твой дед высоко ценил его мореходное искусство и не разрешал участвовать в битвах. Я в чем-нибудь провинился перед тобой, мой князь? — живо спросил Абрам, зная, что мог поставить ему в вину Рюрик.

Князь вспыхнул. Замолчал, заметив мрачный огонек, загоревшийся в черных глазах достопочтенного иудея.

Побагровевшая шея Абрама говорила о той буре, которую невольно вызвал своим вопросом князь в его душе.

"Да, тебя ни в чем нельзя обвинить! — хотел крикнуть Рюрик, но сдержался. — И все равно я не могу простить тебе того, что ты и твой отец еще живы, а мой..." На его глазах появились слезы, он резко отвернулся от Дагара и иудейского старейшины и прямо через огород направился к дому отца Абрама.

— Коли ты хочешь, то я нынче же вместе с сыном войду в твое войско, — крикнул, не выдержав, Абрам, понявший боль князя.

Он вынужден был бежать за риксом, но делал это осторожно, так, чтобы не повредить грядки с овощами, на которых остались следы от быстрых н неразборчивых шагов князя.

— Если я хочу... — передразнил вдруг князь иудея, — Я хочу послушать... молитвы твоего отца, — желчно ответил, не оборачиваясь на купца, Рюрик, и Дагар понял наконец все. "Ну разве достойно князя так вести себя, Рюрик?" — хотел было остановить его меченосец, но опоздал.

Рикс уже открывал деревянную скрипучую дверь, на которой был вырезан треугольник со странным глазом в центре. Глаз смотрел на входящего строго и предупреждающе. Рюрик усмехнулся, вспомнив, как объяснили значение этого символа миссионеры: символ совершенства духа, божеское начало. "Итак, осторожно, здесь живет божеское начало, — иронично подумал молодой князь, но тут же остановил себя: у каждого народа свой бог, и задевать его нельзя!" (То был извечный завет-предков, и нарушать его не смел никто из словен.) "Не нарушу и я", — растерянно подумал князь, и вдруг бег его мыслей был остановлен низким, чуть глуховатым старческим голосом:

— Ты хочешь знать, что такое смятение души, Давид? Не верти головой, когда ждешь ответа. Смятение души — это первоначало премудрости. Как золотые слезы пробиваются на мрачном ковре, так и смятение должно пробиться сквозь нашу чувственность и возродить наши падшие духовные силы. — Голос старца звучал спокойно и убежденно. Рюрик вспыхнул и заглянул в комнату. На ковре перед отцом Абрама сидели юноши, едва достигшие пятнадцатилетнего возраста. Они терпеливо внимали старику, но скуку на лицах своих скрыть не могли. Они не понимали, что это за мрачный ковер, на котором выступают золотые слезы, и почему должны возродиться падшие духовные силы.

Вот что такое чувственность, они уже познали и потому тяжело завздыхали и закивали головами в ответ на слова отца Абрама.

Непоседливый Давид вновь обратился с вопросом к учителю, и вопрос его отозвался в душе Рюрика странным звоном:

— А кто такой Адонирам, учитель?

— Добрый и важный вопрос, егозёнок, ты задал! Так слушайте, юноши, все! Адонирам — это существо! — И юноши ахнули, не поверив, но старик продолжил: — Да, да, существо! И существо, вечно сокрытое в человеке и вечно пребывающее в нем!

Давид всплеснул руками и, округлив блестящие черные глаза, прошептал:

— Учитель, а я... чувствую его иногда!

— И прекрасно, внук мой! — живо отозвался старик. — И я почувствовал его в себе примерно в твои же годы, — спокойно и без иронии проговорил он и оглядел ласковым взглядом призадумавшихся юношей.

— А... как распознать его в себе, учитель? — обеспокоенно спросил другой юноша, сидевший поодаль от Давида и жадно внимавший каждому слову старого морехода и торговца.

— Очень просто! — охотно ответил старик. — Надо только слушать и слышать... свою душу! — чуть помедлив, посоветовал он.

— А как это? — удивился юноша.

— А так, — пояснил старик. — Вот захотелось тебе сблудить... Прежде чем совершить недостойное отцов твоих и дедов дело, посмотри на свои руки и послушай свое сердце.

Юноши тут же поглядели на свои руки, и каждый, не улыбаясь, приложил правую руку к сердцу.

— Да, да, вот так, — похвалил мастер юношей и продолжал: — Если сердце громко стучит и волнуется, а руки взмокли, значит, твой Адонирам запрещает тебе совершить задуманное, — лукаво, но вместе с тем с убедительной серьезностью проговорил старик, тряхнув седовласой головой.

Дагар улыбнулся, прослушав речь отца Абрама. А Рюрик глубоко задумался. Поучения старого иудея так похожи на советы, которые давал ему отец, но чем-то они и разнятся. Чем? Вот и верховный жрец близок в своих размышлениях к мудрости отца Абрама, хотя у него свои боги и свои страхи. Может быть, он и был прав, когда звал князя хотя бы изредка приходить и слушать жрецов...

Абрам не мешал ни Дагару, ни Рюрику и не проявлял беспокойства. Он, казалось, впитывал в себя мудрые поучения отца, так необходимые для юношей, и начинал понимать причины грозовых всплесков в душе молодого князя.

Однако он понял не все, а лишь то, что лежало на поверхности. В глубь ее Абраму было пока не дано заглянуть.

Все трое стояли в сенях, у раскрытой двери, оперевшись на глинобитную стену, и задумчиво слушали старого иудея.

А тот, вспомнив что-то очень важное, вновь привлек внимание юношей и продолжил:

— Существо Адонирам присутствует в людях в виде особого голоса. Этот голос одобряет только дела и намерения благие, богоугодные... Вот как, например, борьба с врагами, — пояснил иудей и быстро добавил: — Но голос уязвляет нас, если мы думаем о тщетном и преходящем...

Рюрик вздрогнул, повел головой в сторону Абрам и чуть было не крикнул: "Что же это я тщетного и преходящего надумал?", но спохватился и только переступил с ноги на ногу.

— И этот голос всегда звучит в нас? — снова спросил обеспокоенный Давид.

— Нет, — твердо ответил старый иудей и пояснил: — Этот голос иногда умолкает в нас под ударами трех злодеев.

— Злодеев?! — хором выдохнули юноши и в страхе уставились на учителя.

Тот подождал, пока успокоятся его слушатели, и торжественно объявил:

— Этот голос умолкает в нас под воздействием гордости, корыстолюбия и... сластолюбия!

— А-а-а! — разочарованно протянули слушатели: им чудились невероятные злодеи в виде германских воинов, а тут...

Юноши вдруг разом затихли; они услышали тяжелые, быстрые шаги и резкий удар закрывшейся двери...

Растревоженный услышанным Рюрик шел стремительно. "Гордость возвели во грех! — негодовал он, поняв наконец, почему иудеи уживаются с другими народами. — Они искореняют ее уже в душах своих детей! А наши рарожские, венетские, словенские парни... Попробуй скажи им, что германцы сильнее их! Да они животов своих не пожалеют, чтобы добиться победы над врагом! Да если бы не наша гордость, разве держались бы мы столько лет в борьбе с проклятыми германцами?!"

Дагар едва поспевал за князем. Он тоже находился под впечатлением поучения старого иудейского купца и старался осмыслить суть их. "Много мудрости ведает это племя, — изумленно думал знатный меченосец. — Видно, не зря Руцина вняла их вере... Она гораздо суровее и живучее нашей... А Рюрик?.. Похоже, что наш юный князь не принял душой того, что давалось ему само собой... Не может... Слишком молод?! И, наверное, бесполезно ему сейчас доказывать мудрость Христову. Слишком уж сильна в князе гордыня..."

Головой Дагар понимал, что надо догнать строптивого рикса, обнять его за плечи и согреть ему душу теплом, добрым словом. Но князь бежал так быстро, что меченосец стал отставать от него. "Как ему не хватает отца — конунга Белы! — с горьким сожалением подумал Дагар, вспомнив своего друга. — Наверное, Бела невольно в Рюрике что-то разрушил... Ведь князь вырос среди нас, дружинников, совсем не зная женской мудрости... Ему надо бы почаще видеть Руцину!" Дагар покраснел: даже имя жены князя вызывало в нем трепет. Она же и не смотрела в его сторону, как бы он ни изощрялся, выискивая всяческие поводы, чтобы подойти к ней, просто постоять рядом, поговорить... Но всякий раз эти попытки были безуспешными, и Дагару становилось жаль самого себя. Он на мгновенье закрыл глаза и представил Руцину: порывистую, стройную, увлеченную только Рюриком. Да, в ее сердце нет места никому, кроме вот этого разбушевавшегося ратоборца, мысли которого заняты предстоящей битвой с германцами и яростным сопротивлением уже неизбежному — мудрости Христовой, которой вняли и которую приняли многие народы.

СВЯЩЕННЫЙ РИТУАЛ

Старый Верцин ходил от одной кади к другой н проверял крепость раствора, которым воины будут красить свои волосы. За ним неотступно следовал друид воды Вальдс, одетый, как и все жрецы в особо ответственные моменты, в обрядовую одежду: длиннополую голубую сустугу, сшитую из домотканого полотна, под которой не видны были простые голубые порты. Волосы Вальдса гладкими прядями спускались до пояса, отливая яркой синевой. Ноги обуты в легкие кожаные сандалии.

— Хороша ли нынче краска? — спросил хитрый Вальдс у Верцина, хотя ответ ему был уже известен.

"Да ежели тебя не похвалить, ты есть не будешь весь день", — усмехнулся про себя вождь и, ласково улыбаясь, как маленькому ребенку, проговорил:

— Мудрость твоя, Вальдс, все чаще поражает меня. Ты так глубоко постиг все тайны сбора красящих трав, что я постоянно восторгаюсь тобой!

Друид, польщенный и довольный, слегка склонил голову перед вождем.

— Удивительно хороша нынче краска! Во всех кадях раствор одинаково стоек и ровен, — продолжал Верцин и вдруг небрежно изрек: — А что тебя еще волнует? Спрашивай, не то скоро воины придут и тогда не до бесед будет.

Вальдс посмотрел па небо: солнце двигалось к закату. Действительно, скоро начнется обряд крашения волос, и время терять было нельзя.

— Что сделалось с друидом солнца, Верцин? Как он мог отдать Аскольда Рюрику без испытания? Он же пошел против нас, жрецов. — Вальдс обеспокоено посмотрел вождю в глаза.

— И что же, вы решили наказать его за это? — холодно спросил вождь, не отводя взгляда от блуждающего взора друида воды, и сердито сказал: — Вот что, передай параситам и всем жрецам, что, ежели хоть один волос упадет с головы главного друида племени, я превращу вашу улицу в пепелище. Или вы готовы и меня убить?

Вальдс отвел глаза, боясь, что вождь почувствует ту злобу, которая затаилась в его душе. Верцин уловил это движение, все понял и решил, что нужно припугнуть жреца.

— Ты, наверно, спрашиваешь себя, уж не сходит ли с ума старый Верцин. Нет, не схожу! И пока хватает сил управлять народом своего племени! А у вас, друидов, почему иссякают силы? — яростно прохрипел вождь и тут же властно изрек: — Не мне, вождю, учить вас, жрецов, просить помощи и сил у наших богов. Или мне ни заботиться об этом и признать новых жрецов? — Он при близился к Вальдсу и зловеще прошептал: — Не вводи в гнев ни меня, ни дружину! Угроз своих я дважды не повторяю!

Верцин отвернулся от Вальдса. К обрядовой поляне уже подходили воины с обнаженными до пояса телами и распущенными длинными волосами.

Над поляной сгустились летние сумерки, когда начался обряд крашения волос воинов перед битвой. Воины поочередно с низким поклоном подходили для благословения сначала к вождю племени, затем к друиду воды, а потом выстраивались в очередь перед одной из огромных кадей, заполненных густой синей краской.

Параситы друида воды по двое стояли возле каждой кади. Они большими черпаками доставали оттуда краску, потом важной поступью приближались к воинам и медленно выливали священную синюю краску на их длинные волосы. С мокрыми волосами воины отходили в южный угол поляны, где становились лицом к взошедшей луне и, вращаясь вокруг себя через правое плечо, массировали пальцами кожу головы, сушили волосы. Серебряный свет луны делал их лица неузнаваемыми, загадочными, почти вдохновенными. Обращаясь к ночному светилу, они тихо бормотали. Это были простые просьбы простых людей — о семье, предстоящем бое с германцами, об урожае. Завтра священный конь Святовита должен предсказать исход битвы с германцами. В это верили все — и славяне, и те, кто был принят племенем рарогов. Каждый раз взрослые и дети с особым трепетом ожидали, что скажут боги. Но это будет завтра, а сегодня...

Ни вождь, ни друид воды, ни его параситы не покинули священной поляны до тех пор, пока последний воин не просушил свои волосы и не прошептал луне свои заветные мольбы, прося у неба сил для грядущего боя. Сумерки сгустились, и наступила ночь. Поляну освещали лишь небольшой ритуальный костер да ясноокая луна. И тут параситы заметили двух мужчин, одетых в темные одежды. На головах у них были маленькие круглые шапочки. Они были, как братья, очень похожи друг на друга: смуглолицы, темноволосы, черноглазы, горбоносы. Бороды ни у того, ни у другого не было. И только губы у одного полные, красиво очерченные, а у другого, напротив, — плотно сжаты в тонкую линию.

— Кто вы, чужестранцы? — уважительно обратился к ним друид воды. Параситы, обступив их плотной стеной, жадно рассматривали, ожидая ответа.

Тот, с чувственным ртом, ответил на чистом словенском языке, и голос его был звучным, но мягким:

— Мы пришли из других мест. Мы были у ирландцев, жили у данов и ютов, а теперь вот прибыли к вам. Мы служители бога Христа. Ваш вождь Верцин разрешил нам побывать на ваших обрядах и побеседовать с дружинниками князя Рюрика и с вами...

— Верцин?! — переспросил Вальдс, оглядываясь по сторонам и ища вождя.

— Он ушел в свой дом, — ответил один из параситов, наблюдавший за своим друидом.

— Но... — неуверенно протянул Вальдс, — о чем же вы хотите побеседовать с нами? Ведь мы не исповедуем веру Христа и не понимаем его учения. Правда, и у нас есть верховный бог — бог Святовит! Но мы признаем и других богов, и все они могучие боги, — убежденно изрек жрец воды и возвел руки сначала к небу, а затем показал на лес, на море и на землю.

— Мы уважаем ваших богов, но прийти к истине можно только через знание. Мы хотели бы побеседовать с вами.

— Нет, чужестранец, —твердо ответил Вальдс. И чтобы подтвердить справедливость слов своих, он оглядел параситов и спросил их: — Может быть, кто-то их вас хочет послушать беседы пришельцев?

— Нет-нет, друид воды, нет! Святовит покарает нас за это! — дружным хором ответили параситы и отступили на шаг от миссионеров.

— Ну, другого ответа от вас мы нынче и не ждали, — улыбаясь, ответил первый чужак и спокойно добавил: — Но мы терпеливы, как Иов, и навестим вас после битвы с германцами, а пока доброй вам ночи, славные слуги Святовита! Да прославится в веках ваш праведный труд! Да пошлет Христос победу вашему народу над германцами! Славу Христу! — Он мягким, кошачьим движением поднял руку, перекрестился, а затем перекрестил друида Вальдса вместе с параситами и, увлекая за собой молчаливого спутника, быстро скрылся в ночной мгле...

Утром следующего дня разодетые в праздничные пурпурные одежды мужчины племени рарогов собрались возле невысокой каменной кумирни, воздвигнутой на священной поляне в честь Святовита. Сюда с незапамятных времен, когда смелые соколы высоко и свободно парили над Рарожской бухтой, жрецы выводили на испытание священного коня.

Едва солнце коснулось стен кумирни, распахнулись ее врата, и на пороге святилища появился верховный жрец венетов-рарогов в сопровождении трех параситов. На них были алые одежды с изображением четырех главного всевидящего бога на груди у каждого. Толпа рарогов восторженно ахнула и трепетно отступила.

Бэрин, величественно шагая, выступил вперед и, обращаясь к небу, лесу, воде, земле и соплеменникам, торжественно произнес:

— Не яритесь, боги, на своего слугу за то, что он не принес вам жертвы при сегодняшнем солнце!

Толпа загудела, замахала в ужасе руками на верховного жреца и закричала:

— Жертвы есть! Есть! Пусть их примет бог Святовит!

— Бэрин! Это жертвы — должные богам! Рюрик! Рюрик! — выкрикивала толпа, расступаясь перед князем.

Рюрик, державший на привязи крепкого молодого быка с завязанными глазами, взволнованно обратился к главному жрецу:

— Прежде чем солнце встанет над вершинами леса, прими, служитель Святовита, жертву князя рарогов за победу позади, за победу впереди. Да передай Святовиту низкий поклон и сердечную просьбу испытать своего священного коня, чтобы узнать исход битвы с германцами.

Бэрин поднял правую руку вверх и взмахнул ею. Из-за его спины вышел парасит, и принял из рук князя веревку. Бык сделал несколько шагов и развернулся мордой к толпе, блеснув на солнце лоснящейся шерстью.

Народ одобрительно загудел.

— Что отдал ты за этого красавца? — задал князю ритуальный вопрос Бэрин.

— Бурого коня с дорогой уздою! — громко ответил Рюрик, и толпа опять одобрительно загудела, а князю передали белого петуха. Верховный жрец задал следующий вопрос:

— Какую просьбу еще передать Святовиту?

Рюрик выждал тишину и торжественно сказал:

— Пусть Святовит примет эту жертву в честь волохов, пришедших на помощь племени рарогов! Они храбры и умелы. — С этими словами князь вручил белого петуха другому параситу верховного жреца.

Аскольд и Дир перехватили взгляд Бэрина и немного погодя вывели в центр священной поляны бурую телку.

Толпа вновь ахнула и разноголосо загудела.

Бэрин взмахнул правой рукой, и телка была отведена к порогу святилища.

— Прими низкий поклон от волохов, что пришли на землю твоего племени для правого дела, — громко произнес Аскольд и, спрятав колючий взгляд от ласкового взора главного жреца, склонил перед ним голову.

— Я передам ваши жертвы великому Святовиту, — заверил всех Бэрин и торжественно пожелал: — Да снизойдет доброта Святовита до ваших просьб!

Он поднял обе руки вверх, и три его парасита встали с приготовленными жертвами в маленький кружок. Мужчины племени, взявшись за руки, трижды обошли их с низкими поклонами, а воины, вскинув руки с мачами вверх, все это время дружно выкрикивали:

— Слава богу Святовиту! Слава воле Святовита! Когда ритуальное шествие завершилось, Бэрин дал команду, и к распахнутым воротам храма устремились сначала друиды и параситы, а за ними и все присутствующие на поляне, не исключая волохов.

Аскольд и Дир, дождавшись своей очереди, с любопытством переступили порог святилища рарогов и задержали свой шаг, как и все, кто впервые входил сюда. Первое, что поражало взоры посетителей, — это огромное изваяние Снятовита. На четырех шеях изваяния покоились четыре головы, обращенные во все сторон! земли рарогов. Тело же бога — огромная каменная глыба — имело всего две руки.

— А-а... он и впрямь всевидящий, — прошептал Дир.

Аскольд ничего не ответил. Внимательно вглядываясь в лица Святовита, он отметил их суровость и одновременно выражение покоя, но ни словом не перемолвился об этом с Диром.

В правой руке Святовит держал рог, отделанный золотом. В нем всегда находился хмельной напиток, утоляющий жажду и веселящий сердце бога. Подле изваяния Святовита Аскольд и Дир увидели седло, узду и огромный меч. Рукоять и ножны меча были украшены серебром и поражали своей затейливой, искусной чеканкой.

— Как и у нашего Перуна, — прошептал Дир, — седло, узда и меч необходимы Святовиту как богу-воину и лихому наезднику! — догадался он, облегченно вздохнув, и улыбнулся чужому богу.

Аскольд молча кивнул головой Диру, и взгляд его, брошенный на Святовита, казалось, чуточку подобрел.

Толпа обошла вокруг изваяния Святовита, возложила к его доспехам нехитрые жертвы и, славя бога, снова вышла на обрядовую поляну, где должна была состояться самая сокровенная часть церемонии.

Аскольд и Дир оставили храм в тот момент, когда параситы главного жреца втыкали в землю последнюю, третью, пару копий и приступали к завершающему этапу: поперек каждой пары копий помещали третье копьё в виде перекладины. Бэрин торжественно вышел из помещения, примыкающего к кумирне, выводя под уздцы прекрасного белого как снег коня с длинной ухоженной волнистой гривой и хвостом, которые никто и никогда не осмеливался стричь. Сотни глаз устремились на Бэрина. В эту минуту все живое, казалось, не дышало и не двигалось. Все напряженно ждали начала испытания.

Рюрик как завороженный смотрел на верховного жреца.

— Открой волю Святовита! — торжественно обратился Бэрин к коню. — Укажи исход предстоящей битвы с проклятыми германцами.

Конь тряхнул шелковой гривой и зашагал вслед за верховным жрецом к испытательным копьям.

— Ступай! — повелел ласково, одобрительно жрец, и конь, обнюхав перекладину, приподнял... правую ногу.

Наступила мертвая тишина.

Конь подзадержал правую ногу в воздухе, а затем решительно перенес ее через перекладину.

Облегченный вздох прокатился по толпе, по никто не шелохнулся до тех пор, пока конь не переступил через все три перекладины. И каждый раз он шагал с правой ноги.

— Ура! — завопил взбудораженно Олег и бросился к Рюрику, как только конь отошел от перекладин. — Победа за нами! — Рюрик подхватил Олега и закружил его по поляне.

И все вокруг закричали "ура", закружились в радостном возбуждении от благого предзнаменования.

А на другом конце поляны появились две всадницы. Они пристально вглядывались в ликующую толпу.

— Ты все поняла? — спросила первая всадница, досадливо тряхнув рыжеволосой головой, отчего височные резные кольца, прикрепленные к головной повязке, издали серебряный звон.

— Да! — ответила вторая. — Он опять уйдет в поход. Мало ему наших наложниц — еще приведут новых женщин. — Ее молоденькое смуглое лицо покрылось румянцем.

Первая всадница натянула поводья и хмуро молвила:

— Они уже поют свои разгульные песни, чуя запах крови. Поехали, вторая жена! — решительно повелела она, не обернувшись к сопернице.

— Поехали, первая жена князя рарогов! — угрюмо отозвалась Хетта, и обе всадницы, мелькнув яркими одеждами, стремглав покинули священную поляну.

БОЙ С ГЕРМАНЦАМИ

В первую же ночь третьего полнолуния после летнего солнцеворота Рюрик провел последний военный совет перед решающим боем.

В большой шатровой палатке, сидя на медвежьих шкурах, тысячники и знатные дружинники внимали своему князю.

— Самые выгодные позиции займут лучники и меченосцы, — Рюрик кивнул головой в сторону Дагара и Юббе. — Самые уязвимые позиции займут подвижные и стойкие секироносцы. Командовать ими будет Аскольд, — объявил Рюрик, мельком взглянув на предводителя секироносцев. Все посмотрели в сторону черного волоха. По лицу того скользнула довольная улыбка. — Геторикс, — властно продолжил Рюрик, — просит учесть его возраст и присоединить к Аскольду. Это тот предводитель, под началом которого Геторикс проявит свои лучшие качества, — решительно заявил Рюрик, перехватив недоуменные взгляды присутствующих, но слова никому не предоставил.

— Дир будет рядом с Олегом. Опыт старшего остудит пыл младшего, — объявил далее Рюрик и посмотрел сначала на Дира, а затем на своего брата. Олег вспыхнул, но возражать не стал. Знал, что князь нынче таков, что ему нельзя прекословить. Надо только слушать и запоминать все, что будет сказано.

— Сигур и Триар! — обратился Рюрик к старшим своим родственникам. — Вам, как и прежде, поручаю самое тяжелое — боевые машины и метание дротиков, — продолжил Рюрик.

На лицах его двоюродных братьев не дрогнул ни один мускул. Оба они пребывали в зрелом возрасте, оба понимали и ценили в Рюрике умение расставлять людей и боевую технику во время боя.

— Руаль, твоя колонна свеев будет первой. Ты начнешь с малого разбега и, только подойдя вплотную к врагу, нанесешь ему сокрушительный удар. Далее покажут ловкость метатели дротиков под руководством Триара. Машины уже стоят на местах, ремни готовы. — Рюрик почувствовал, что увлекся: все эти детали его дружинники и военачальники знали давно, но ему хотелось поразить волохов. Взглянув на Аскольда и Дира, он убедился, что цель достигнута, и решил закончить совет. — Нужно использовать боевые крики. Аскольд показал нам, как угнетающе они действуют на противника. — Князь глянул на волоха. Тот вздрогнул и метнул взгляд на Рюрика: "Издевается?" — но князь спокойно продолжил: — Только боевые крики должны раздаваться вовремя: когда воины устанут или растеряются. И напомните своим бойцам: германцы свирепы, дики и неутомимы только в начале боя. Их удали едва ли хватает на треть боевого дня. — Князь выдержал паузу. — Теперь о силах германцев. Разведчики доносят о постоянных раздорах между ними. Нам предстоит биться против объединенных сил Лотария и Людовика Баварского, ежели к этому времени они не побьют друг друга.

Советники засмеялись, а Рюрик, выждав тишину, продолжал:

— Братья ненавидят друг друга лютой ненавистью — вы все знаете об этом. Но после того, как моравский князь Моймир отделился от них, Лотарий и Людовик помирились. А в результате четыре года назад Людовик Баварский сместил Моймира и отдал моравов под власть своего племянника Ростислава. Ныне бушует Моравия, не дает покоя новому правителю. Людовик рассвирепел и совершил несколько разрушительных походов не только к моравам, но и в соседнюю Богемию. Моравы, чехи и сербы не поддаются германцам, поэтому Людовик уговорил Лотария обнажить свои мечи против нас.

Рюрик сжал кулаки и, унимая поднявшуюся злость, тихо, но четко добавил:

— Мы не уступим германцам, чего бы нам это ни стоило!

Присутствующие встали все как один и поклялись:

— Не уступим германцам!

Рюрик, ни на кого не глядя, быстро вышел из палатки.

* * *

Утром следующего дня после военного совета Рюрик был разбужен слугой.

— Почему так рано? — досадливо морща лоб, спросил князь. Он знал, что сам пробудится с пением первых птиц, и чувствовал, что до птичьего пения было еще далеко. Сон был сломан. Но хуже всего, что из памяти стерлось сновидение, а князь был уверен, что снилось что-то очень важное. — Почему ты меня поднял?

Слуга, запинаясь и оправдываясь, робко проговорил:

— Друид солнца уж больно просил. Он что-то узнал о германцах...

Рюрик вскочил с походной постели.

— Бэрин здесь?! — удивился он. — Что он задумал? — оторопело спросил князь слугу.

Тот развел руками.

— Не знаю... Вели ввести? Он только что прибыл. Говорит, два дня и две ночи без отдыха шел...

— Давай его сюда! — потребовал Рюрик.

Слуга выскочил из палатки и через мгновение ввел друида солнца, на котором была одежда простолюдина, грязная и разодранная. Лицо его посерело от усталости, щеки ввалились.

— Боги! Что с тобой?! — воскликнул Рюрик, усаживая Бэрина на свою постель.

Бэрин молча посмотрел на князя и закрыл глаза.

— Приготовь отвар наперстянки, пока он не заснул совсем, — приказал Рюрик слуге, а сам принялся растирать Бэрину шею.

Жрец глубоко вздохнул. Веки его приоткрылись и вновь крепко сомкнулись.

— Не засыпай, — попросил его Рюрик. — Ты мне что-то должен сказать?

Слуга уже развел огонь и кипятил воду в небольшом ковше.

Рюрик нетерпеливо еще раз потер шею жрецу, давая ему несколько минут отдыха.

— Ты от кого-нибудь скрывался? — не выдержал Рюрик, видя, как лицо друида солнца понемногу оживает. — Жрецы угрожали тебе?

Бэрин слабо улыбнулся:

— От укусов комаров... не скроешься, — отмахнулся он и, не поднимая головы, чуть слышно добавил: — Карл Лысый идет с войском на соединение с Лотарием и Людовиком...

— Что?! — вскочил Рюрик. — Но он же терпеть не может Лотария, который ему приходится братом по отцу и отцом по второму браку его беспутной матери Юдифи, — все еще не придя в себя от грозной вести, выкрикнул князь.

Бэрин слабо улыбнулся, так и не открыв глаз.

— Когда речь идет о гибели германского государства, то в счет не берутся путаные родственные связи. — В голосе жреца чувствовалась горечь. Он глубоко вздохнул и угрюмо добавил: — Этому учит христианская религия. Пора бы тебе об этом знать!..

— Отвар готов, — напомнил о себе слуга.

Князь взял горячий, пахнущий дымом костра и ароматом наперстянки с душицей ковш, вдохнул любимые запахи и подал его жрецу:

— Выпей-ка скорей, потом отдохнешь, поешь и все обсудим. — Взмахом руки он подозвал слугу и сухо приказал: — Подогрей пищу и иди.

Пока Бэрин медленными глотками пил отвар (он чувствовал, как сладкие соки растекались по всем его жилкам), Рюрик ходил по палатке и старался спокойно обдумать грозную весть.

Бэрин проглотил последние капли отвара. Взгляд его стал более осмысленным.

— Не ломай голову...

Рюрик недоуменно посмотрел на жреца.

— Я уже все обдумал. — Бэрин потянулся и кулаками протер глаза. — Что ты на меня так смотришь? — неожиданно задиристо спросил он.

Рюрик улыбнулся и решил молчать, пока верховный друид не выскажется до конца.

— Я уже разослал людей с ложной вестью о месте, выбранном тобою для боя, — медленно проговорил жрец и хитро подмигнул князю. Тот снова улыбнулся и нетерпеливо кивнул ему: продолжай, мол, и жрец продолжил: — Тебе надо нынче же разбить германцев, и тогда Карл Лысый останется с носом, — быстро и горячо сказал Бэрин. Он помолчал минуту. — Нельзя допустить, чтобы его разведка сообщила точное место боя... Ты должен опередить их, — убежденно посоветовал Бэрин и вдруг жалобно попросил: — Дай мне что-нибудь поесть...

Рюрик позвал слугу, который расставил еду на походном столе и вышел. Бэрин прямо руками схватил теплый кусок мяса и запихал его в рот.

Пока Бэрин насыщал свою, казалось, бездонную утробу, Рюрик расхаживал по палатке и рассуждал как бы сам с собой:

— Надо предупредить, чтобы воины берегли дротики и метательные машины. Не забыть припрятать зажигательную смесь... Часть конницы отвести в коад²⁴, навстречу Карлу Лысому, если тот все же выйдет на помощь Людовику... Кстати, как там Гамбург? — Он остановился возле стола. Взгляд его был сосредоточен.
_________________
²⁴ Коад (кельт.) — лес.

— Норманны все еще держат его в своих руках, — невнятно ответил Бэрин, проглатывая очередной кусок, сразу поняв ход мысли молодого князя и похвалив его за догадливость.

— Это хорошо, — с удовольствием заметил Рюрик. — Неплохо бы там устроить мятеж... Отвлечь силы Людовика. — В голосе его прозвучали и вопрос и просьба.

— Это можно, — охотно согласился жрец. — Норманны терпеть не могут христианскую веру, которую им навязывают германцы. Но ведь это дело нескорое, — охладил он пыл молодого князя.

— Отчего ж? Норманны — это порох. Вспыхивают разом, а повод найти всегда можно: малоземелье, пошлины на немецкие товары, гонения на норманнских волхвов...

— Я подумаю, но это потом, — нетерпеливо перебил его жрец. — Я не сказал о главном: герцог Истрий вооружает подвластных ему славян и хочет направить их против тебя. — Жрец уже перестал жевать. Он сидел выпрямившись, и глаза его загорелись мрачным огнем.

Рюрик тяжело опустился па табурет.

— Он же клялся... еще моему отцу, что никогда не направит войска против соплеменников! — гневно выкрикнул князь.

— Я помню, — кивнул головой Бэрин. — Он не мог согласиться с тем, что земля Славянской марки стала принадлежать Карлу Великому. Старик совсем выжил из ума. Вряд ли он успеет довести своих людей до Людовика, —предположил Бэрин, окинув жалеющим взглядом князя, и тихо добавил: — Я целую ночь провел у него в лагере как ополченец. Наутро войско двинулось в путь, но дорога была выбрана дальняя... Я вот уже у тебя, а их еще не слышно.

— Самые дальние наши костры на всех дорогах отсюда стоят на расстоянии одного дня, — пояснял Рюрик.

— Знаю, — отмахнулся Бэрин. Рюрик вспыхнул, но жрец устало продолжил: — Ежли бы не они... я бы проплутал еще два дня. — И, услышав, что князь облегченно вздохнул, спросил: — Боишься, что часовые пропустят врага?

Рюрик развел руками и ничего не ответил.

— Выдели мне воинов, я встречу Истрия о укромном местечке и попугаю его. — Силы, казалось, окончательно вернулись к верховному жрецу. Он выглядел спокойным и уверенным в себе.

Рюрик внимательно посмотрел на жреца, словно прицениваясь, и вдруг решился, стыдясь сомнений, которые вновь всплыли из глубины его души. Эти опасения сумел развеять жрец своим поведением во время той, утренней, встречи в его доме, когда князь требовал освободить Аскольда.

— Дам тебе тысячу воинов во главе с Диром — согласен?

Жрец поморщился, но утвердительно кивнул головой.

— Что ж. Нынче же у излуки Ильмары мы их и встретим.

— Но ты не спал ночь! А действие наперстянки скоро кончится!

— Медлить нельзя, — твердо ответил Бэрин, и Рюрик не стал противиться: послать с Диром кого-либо из своих полководцев Рюрик не мог: каждый из них был занят в предстоящем бою.

— Буди Дира, — потребовал друид солнца. — Пока он готовится, я вздремну. Да, пусть приготовят мне в дорогу наперстянки.

— Ложись, Бэрин. Только наперстянка взбодрит тебя на день, не больше.

— А мне и хватит. Неужто восьмидесятилетний старик Истрий бодрее меня, пятидесятилетнего? — озорно спросил Бэрин и подмигнул князю.

Рюрик улыбнулся и ничего не ответил. Бэрин лег, повернулся на бок и почти сразу же захрапел.

Рюрик вышел из палатки в предрассветную темноту. Сторожевые воины размеренно прохаживались возле палатки, ежась от утренней сырости. Князь вгляделся в их лица и, позвав одного из них, тихо приказал:

— Разбуди Дира! Пусть поднимет свою тысячу и ждет меня.

Воин кивнул головой и пропал в тумане. Рюрик посмотрел ему вслед и тут вспомнил свой нынешний сон. Ему снились бесконечные громкие речи разных птиц. Что они вещали? Толковать сон было некогда. Он пожал плечами и, обратившись к слуге, который, как всегда, был уже рядом, распорядился:

— Приготовь в большой бадье отвар наперстянки со стефанией гладкой, чтоб хватило на тысячу воинов. Запас трапы найдешь в походном сундуке.

Слуга повиновался. Рюрик выпрямился, глубоко вздохнул. Свежесть холодного утра окончательно отогнала от него сон. Слабый ветерок начал разгонять молочно-серые клочья тумана. Они плыли над высокой сочней травой, которая медленно выпрямлялась, сбрасывая крупные капли росы. По лесу стало разноситься сначала робкое, а затем все более звонкое пение птиц Рюрик вслушался в этот хлопотливый птичий гомон и не услышал в нем того скандального, крикливого надрыва, какой бывает у птиц в пору их особого предчувствия и который так боялся князь услышать сейчас.

* * *

— Более пятисот лет назад наше племя, теснимое аварами, прибыло на эти земли, издревле заселенные родственными нам словенами. — Рюрик, сидя на коне, произносил речь перед конной и людной дружиной, готовой к решительному бою с врагом. — Наши вожди и жрецы сделали все, чтобы мы смогли здесь жить. Ныне же немецким королям, герцогам и маркграфам стало тесно на земле, отнятой у кельтов, чехов, моравов, саксов, сербов, фризов, ободритов и вильцев. Они хотят уничтожить племена венетов-словен и рарогов-русичей отобрать у нас Рарожское побережье и забрать нашу землю себе.

Рюрик перевел дыхание и оглядел огромное войско соплеменников разгоряченным взглядом. Он чувствовал, что воины, проникаясь справедливым гневом предводителя своего, зажигались его порывом мести. В их сердца начинал уже проникать тот воинствующий яростный дух, смешанный с жаждой лютого боя, который был свойственен любому справедливому противоборству. С этим духом когда-то были дружны деды и отцы всех разноязыких рарогов. И вот настал их черед — ибо враг этот не хочет угомониться, оставить в покое родную землю, их жен и детей.

— Более ста лет рароги ведут упорную борьбу с германцами, и не раз наши воины побеждали таких великих полководцев, как Карл, Людовик Благочестивый и Лотарий Первый, — продолжал между тем Рюрик все так же горячо и зло. — Нынче нас ждет бой с войсками Людовика Баварского и Лотария Второго — с сыновьями Людовика Благочестивого и внуками Карла Великого. Не посрамим же памяти легендарного Верцингеторига, Сакровира и конунга Белы, которые наносили сокрушитеьные поражения своим врагам! — призывно воскликнул князь, чувствуя горячую готовность всей дружины. — Не отдадим земли своей на поругание врагам! Да придаст силы всем нам взошедшее солнце победы! — гордо воскликнул он, указав на небо, где уже сняло солнце. — Вперед, мои воины! — звонко и азартно крикнул наконец зовущее слово Рюрик, надел шлем, взял меч в правую руку, а левой натянул поводья. Конь встал на дыбы и, взяв разбег, понесся вперед.

Через минуту с князем поравнялся знаменитый меченосец Дагар. Рюрик кивнул ему и уступил дорогу, усмирив коня. Мимо пронеслись, вздымая клубы пыли, меченосцы, горделиво неся железные драконовидные знамена. Немного погодя, справа от меченосцев, из-за леса, выбежали первые сотни лучников. Дагар дал команду своим сотникам окружить лучников и полностью прикрыть их от врага до первого удара. Меченосцы быстро исполнили приказ своего военачальника.

Рюрик, наблюдая в укрытии за подходом лучников к противнику, отметил быстроту бега и ровность рядов воинов. Через мгновение он услышал воинственный клич Дагара и дикий рев войска, бросившегося на врага.

Развевались длинные синие волосы, вздымались кони, летели копья. То тут, то там слышался скрежет щитов и лязг железных мечей. Корежились, гнулись "драконы", но ни один из них не исчез из поля зрения князя...

* * *

Германцы, в длинных железных кольчугах, вооруженные копьями, тяжелыми мечами и под защитой коротких щитов, были конны, многочисленны и зло возбуждены. Людовик Баварский, правивший Восточно-Франконским государством уже семнадцать лет, воспитанный своим отцом Людовиком Благочестивым в духе христианской терпимости к иноверцам, не испытывал к ним ненависти. Но когда его казна пустела, то — ничего не поделаешь — он объезжал Баварию с Юго-восточной маркой²⁵ и собирал с подвластного народа подати. Однако эти доходы почему-то очень быстро таяли. Только войны — понял Людовик Баварский — могут наполнить его казну и насытить вечно голодных ландскнехтов. Золото, женщины, рабы — вот цель и причина каждой войны. И хоть не по-христиански обижать тех, кто сдерживает восточный натиск норманнов, но земли, обжитые и неугомонными венетами и рарогами, дают хорошие урожаи, и пора эти земли вернуть германцам. Кроме того, рароги прекрасные мореходы. Они с выгодой для себя торгуют с богатым городом Волином, а это кого угодна смутит...
________________
²⁵ Марка — пограничная область в Германском государстве, глава которой, маркграф, и население имели дополнительные свободы.

Эти и другие подобные мысли роились в голове Людовика Баварского, восседавшего в низком позолоченном шлеме, с мечом, украшенным изощрённой резьбой, в мелкой серебряной кольчуге на прекрасном белом коне. Он предчувствовал, что его войско нынче сильно побьют, но ничего не мог предпринять для его спасения. Уж слишком вздорны были его родные братья, чтобы можно было надеяться на них.

Людовик посмотрел на небо и нахмурился: ни одной тучки, солнце поднялось высоко и яростно печет. "Король Людовик Баварский на поле брани германцев и венетов-рарогов в лето 850 от рождества Христова углубился в воспоминания", — улыбнулся он самому себе и, обратившись к стоявшему рядом герцогу Эриспою, выступавшему против захватнических планов Карла в Бретани, а теперь его сподвижника против венетов, спросил:

— Не терпится в бой?

— Не понимаю, ваше величество, почему именно сейчас надо улыбаться? Наших бьют нещадно, а вы, любезный король, молча созерцаете гибель армии! — Эриспой с трудом сдерживал гнев. Молодой и храбрый воин был уверен в том, что только он может спасти положение всей армии. Стареющий король Баварии ни на что не способен. Ему, Эриспою, надо было быть в войске Карла, но отец терпеть не может младшего отпрыска Людовика Благочестивого, и теперь вот надо сносить лень этого тюфяка. — Скажите, ваше величество, отчего вы решили нынче биться с Рюриком? Ведь силы явно не равны! Наших драконов раз в десять меньше, чем их! — зло спросил Эриспой.

Красивый Людовик нехотя перевел взгляд на неожиданного судью своих дел и тихо ответил:

— Это Рюрик... решил нынче биться со мной. Хорошо еще, что Лотарий вовремя подоспел с войском. Карл, я думаю, не подойдет.

— Карл молод! Он успеет! — воскликнул Эриспой.

— Если бы дело было только в молодости!.. — Людовик пожал плечами и замолчал. "Что толку убеждать этого юнца! Неужели он не видит, что воины устали и не верят в победу. А ведь перед битвой я сам, король Людовик Баварский, убеждал их, что земли рарогов плодородны и стоит лишь пальцем пошевельнуть, как они станут нашими. Пора венетов и рарогов выгнать вон! Этих никчемных пришельцев, присосавшихся к нашим рекам и равнинам, можно убить криком, так слабы они!.. Ну и что!.. Четвертый час идет бой... Глашатаи доносят вести только о потерях..."

— Где этот старый поганец Истрий? — крикнул вдруг Людовик. — Он уже должен быть здесь! — Король Баварии казался рассерженным. Он оглянулся на Эриспоя, как бы говоря: "Ну что? Разве я не хочу победы, как и ты? Только где взять силы для победы над этими синеголовыми?"

Королевский слуга выступил из-за спины пышно разодетого Эриспоя и доложил:

— Герцог Истрий принял решение вступить в бой у нижней излуки Ильмары с неожиданным врагом.

— Что-о?! — взревел Людовик. Он глотнул воздух широко раскрытым ртом и задохнулся. Шея его побагровела, глаза полезли из орбит. Слуги окружили короля Баварии, прикрыв драконовидными знаменами, пока он справлялся с неукротимым кашлем, вызванным приступом яростного гнева.

Когда кашель затих, Эриспой сказал:

— Ваше величество, но король Карл должен успеть! В противном случае я бросаюсь в бой и спасаю положение!

— Вы погубите себя, герцог. Нынешняя битва не стоит такой жертвы! — с трудом проговорил король. Голос его был хриплым. — Похоже, синеголовые перехитрили меня, — пробубнил он себе под нос. — Докладывайте мне каждый час о делах на поле! — приказал он офицеру и, обернувшись к герцогу, сказал: — Эриспой, прошу вас пойдемте со мной!

Людовик слез с коня, швырнул поводья слуге и направился к свой походной палатке...

* * *

К середине дня Рюрик устал: все нити этой решающей битвы находились у него в руках, ибо вестники — и конные и пешие — сообщали ему обо всем, что вершилось на поле боя. Но вот пришла весть: дротиком в ногу тяжело ранен Юббе. Предводитель фризов был сразу же доставлен в походную палатку князя. Юббе, с бледным, болезненным лицом, пока был в сознании, как мог, успокаивал Рюрика, а потом от большой потери крови впал в забытье...

Князь рарогов терзался оттого, что не смог уберечь друга от опасности. Он смотрел на его посипевшие губы и боялся сознаться себе в том, что угадывает на его лице знаки смерти. Что в таких случаях надо говорить?.. Что делать?.. Где жрецы?.. Пусть творят что угодно, лишь бы отогнать посланцев смерти от Юббе! Рюрик метался возле фриза, не замечая деловитой суетливости жрецов, останавливающих у раненого кровотечение и пытающихся вернуть ему сознание.

— Он будет жить? — кричал князь, но ему никто не отвечал. — Вальдс! Ты же знаешь силу живой воды! Сделай все, чтобы Юббе был жив! Слышишь?

— Князь, тебя ищет глашатай, — хмуро проговорил жрец воды и тихо продолжил: — Мы не упустили ни одного завета волхвов. Иди к своим военачальникам, князь...

Сигур с Триаром делали все, чтобы расчленить войска Людовика и Лотария и уничтожить их поодиночке. Однако все их усилия оставались напрасными. Разведка донесла, что Людовик Баварский третий час не выходит из своей палатки и по непонятным причинам не пускает в бой опасного Эриспоя, а Лотария надежно охраняют его преданные воины. Рюрик понял, что Людовик бережет своих людей, ждет, когда подойдет на помощь войско Карла Лысого. И тогда он принял решение направить Дагара с частью меченосцев в тыл к Людовику для разгрома его резерва. Князь приказал немедленно привести к нему Дагара.

— Не бойся знаменитого Эриспоя! Он храбр, это знают все, но твое появление будет неожиданным для него, и ты победишь!

Дагар вытер грязь с лица.

— Где разведчики? Пусть укажут путь в ставку Людовика.

— Подожди! — остановил Рюрик Дагара и подозвал Сигура. — Одну машину с дротиками прихватите с собой, — сказал князь, и озабоченно посоветовал: — Будьте осторожны! Ударите Людовику в лоб: это собьет с пего спесь!

К риксу подошли два молодых разведчика, переодетые германцами: на них были короткополые холстяные серые платья, на ногах — кожаные сандалии, ремни которых оплетали икры до самых колен, и серые шерстяные повязки вокруг головы.

— А теперь — в путь! — коротко приказал князь и ободряюще хлопнул по плечу Дагара. Тот прикоснулся рукоятью меча к правому плечу своего предводителя и вскочил на коня.

Двухтысячное войско меченосцев, укрытое от врага ветвями деревьев, двинулось в путь...

"Что с Бэрином?.. Справится ли он с Истрием?" — Теперь эта мысль не шла из головы князя, ибо вестей от жреца все еще не было.

— Аскольд убил Лотария! — раздался крик глашатая, когда Рюрик направился к Юббе узнать о его состоянии. — Германцы в растерянности! Карл так и не подошел! Людовик окружен и взят в тиски! — кричал глашатай, подбегая к князю. Из глаз его лились слезы счастья.

"Я не зря верил этому волоху", — подумал Рюрик и невольно погладил правое плечо.

— Коня! — крикнул он, отгоняя неприятные воспоминания. В радостном возбуждении предводитель рарогов обнял и расцеловал глашатая.

Быстро подвели каурого красавца. Через мгновенье князь был уже в седле и мчался в гущу сражения. Воины сразу же узнали боевой наряд своего предводителя: мелкую серебряную финскую кольчугу, щит Сакровира, украшенный изображением сокола, устремленного к добыче, невысокий круглый шлем, увенчанный золотой головой льва, и короткий синий плащ, развевающийся на ветру.

— Князь с нами! Бей германцев! — кричала они, подбадривая друг друга.

— Победа близка! — так же азартно кричал Рюрик, ловко уклоняясь от ударов меча германского воина. Враг уже не нападал, а оборонялся.

— А... а... Бегут! Они бегут! — вопили и визжали синеголовые.

Германцы бросали свои длинные копья и, пришпоривая коней, бегством спасали свою жизнь.

А со всех концов поля боя неслось дикое, яростное и радостное:

— Бегут! Мы победили! Бегут! Ура! Германцы бегут!

ПРАЗДНИКИ

День победы над германцами совпал у русичей-рарогов с великим праздником сбора урожая. Два дня дали отдохнуть всей дружине, а на третий — жрецы, военачальники, знатные охотники, земледельцы и рыболовы, возглавляемые вождем племени, торжественным шествием направились к святилищу на священную поляну, чтобы проверить состояние жилища Святовита.

Накануне богослужения главный жрец племени как всегда вошел внутрь кумирни, держа в руках священный веник. Два парасита, состоящие на службе при святилище, радостно наблюдали, как Бэрин, набрав на священной поляне в легкие лугового, ароматного воздуха, с плотно закрытым ртом быстро вбегал в святилище и широкими ровными взмахами тщательно подметал в нем пол. Затем верховный жрец подбегал к двери, чтобы выдохнуть нечистый воздух из своих легких за чертой святилища.

— Да не оскверни своим смертным дыханием помещение, в котором обитает бог! — восклицали каждый раз параситы, напоминая верховному жрецу о передышке, и Бэрин тщательно соблюдал это священное правило.

Освободив от нечисти жилище Святовита, верховный жрец в отдельной комнате омыл руки и, взяв мешок отборного ячменя, пошел в священное стойло кормить священного белого коня.

Два парасита следовали за ним по пятам, не смея прикоснуться ни к пище, ни к самому жрецу. Войдя в стойло, все трое ахнули: прекрасный белый конь был покрыт потом и грязью.

— Опять! — прошептал первый парасит.

— Опять! — как эхо, повторил второй. Лицо Бэрина приобрело торжественное выражение, хотя в глазах мелькнуло что-то такое, что заставило чутких параситов насторожиться:

— Да! Сам Святовит объезжал поле брани с германцами и воочию убедился в победе. Завтра он будет принимать жертвы и в первую очередь от князя-победителя.

Параситы согласно закивали головами.

Бэрин подошел к коню и ласково погладил его по длинной спутанной гриве. Конь потерся мордой о руку жреца, а затем закусил рукав его рубахи и легонько потянул.

— Сейчас! Сейчас накормлю! — засмеялся Бэрин. — Ешь, проголодался!

Конь выпустил рукав, а параситы с удивлением и страхом переглянулись.

Главный жрец высыпал ячмень в большую плетенку и, погладив коня еще раз, вышел за деревянной бадьей, приговаривая:

— Ешь, ешь, сейчас напою.

Когда священный копь насытился, Бэрин в присутствии параситов тщательно обмыл тело животного, ласково разговаривая с ним о былых походах, расчесал и высушил его гриву и хвост. Затем параситы вывели коня на поляну, дабы жрецу можно было привести в должный порядок священное стойло.

Закончив уборку в стойле священного коня, Бэрин вернул белогривого красавца на место со словами:

— Да хранит тебя Святовит!

Теперь верховный жрец должен был позаботиться о священном роге Святовита. Он всегда был полон: хмельная жидкость — или медовый напиток, или кобылье молоко — утоляли жажду и веселили сердце бога. По уровню напитка Бэрин мог определить, скорая ли будет весна и засушливо ли будет лето, то есть каков будет урожай у его рарожцев. Регулярно раз в десять дней в присутствии параситов отмечал он количество напитка в роге, а те через глашатаев передавали его предсказания о погоде жителям не только всего Рарожского побережья, но и по всем землям от верховья Ильмары до низовья Одера.

...И вот настал торжественный час. Все самые почитаемые люди племени рарогов пришли к священному храму, чтобы проверить, готов ли он к завтрашнему празднику. На пороге храма стоял счастливый Бэрин в чистой обрядовой одежде алого цвета с изображением солнца в центре груди и, гордый, ожидал ритуального вопроса вождя племени.

Старый Верцин, одетый в пурпурную длиннополую одежду, скрепленную старинной фибулой на правом плече, медленно махнул правой рукой и величественно произнес:

— О, верховный жрец рарогов! Ответь верным слугам нашего священного божества: готов ли Святовит принять приглашение для созерцания собранного урожая?

— Да, мой вождь! — взволнованно ответил Бэрин. — Взойди в святое место и узри все своими глазами! — Друид поклонился присутствующим и первым вошел и храм.

Вслед за ним медленно и торжественно ступали Верцин, Рюрик, Ромульд, Гюрги, Эбон, Дагар, Геторикс, Аскольд, Дир и все остальные...

Дойдя до изваяния Святовита, Бэрин взял из руки бога рог с напитком и внимательно рассмотрел его содержимое.

— По состоянию души и тела Святовита, по велению его голосов весь следующий год ожидается плодородным и изобильным, — медленно проговорил друид, уставившись на рог, и в подтверждение того, что все сказанное им правда, пронес рог перед лицами присутствующих.

Все вглядывались в отметки на наружной стороне рога, заглядывали внутрь его, улыбались, довольные благим предсказанием, и ждали, когда Бэрин покажет священного коня.

— Завтра ты покажешь рог всему племени, — повелел Верцин. — А теперь покажи нам священного коня, — тихо приказал он и, поклонившись Святовиту, первым пошел вслед за жрецом...

И вот наступило долгожданное завтра. Мужчины-рароги, собравшиеся со всего Рарожского побережья, вели к священному храму жертвенных животных и радовались, предвкушая пир в завершение торжества. Длинные синие волосы их были перехвачены височными разноцветными повязками с металлическими украшениями, празднично развевались на легком теплом ветерке пурпурные одежды.

На священной поляне уже горели костры, на которых зажарят туши жертвенных животных. Не хватало только бочек с хмельным напитком: их выкатят перед самым началом веселья.

Бэрин ждал, чтобы народу собралось как можно больше. И когда толпа людей заполнила всю священную поляну, жрец поднял руку вверх и провозгласил:

— О люди героического Рарожского побережья! Святовит рад принять ваши богатые жертвы, ибо Святовит счастлив. Он благословил вас, и вы победили германцев! И за все ваши подвиги и труды, свершенные в этом году, Святовит дает вам весь следующий год такой же изобильный, как и нынешний!

Толпа загудела, задвигалась, закричала: "Слава Святовиту, давшему нам сильные руки и ноги! Слава Сварогу, давшему нам победоносное оружие! Слава Перуну, делающему нас искусными воинами", — и начала передавать параситам жертвенных животных.

Когда шум стих, Бэрин переступил порог храма и укрылся в глубине его. Мужчины выстроились в ряд длинной цепочкой и молча по двое стали медленно входить в святилище, где главный жрец племени держал в руке заветный рог. Убедившись в том, что предсказания жреца были правильными, пары отходили к противоположной стене и все так же молча ждали кульминации таинства. И все-таки они не могли скрыть возбуждения, которое уже охватило их всех. Они переминались с ноги на ногу, подталкивали друг друга локтями, радостно заглядывали в лица соседей. Наконец прошла последняя пара. Жрец выплеснул из рога старую жидкость и налил в него свежую.

— Мы благодарим тебя за наши успехи, Святовит! Выпей с нами! — ласково предложил Бэрин и быстро вставил в руку изваяния священный рог. Людям показалось, что Святовит кивнул им всеми своими четырьмя головами.

— Ты, славнейший из всех богов, — начал Бэрин праздничную молитву, — вечно творящий жизнь на земле и на небе, милостиво оберегающий край морской от бед и лишений, прими дары малые по сравнению с твоей добротой великой и в день снятия урожая отведай с нами нашу пищу! Да будет вечно силен и добр дух твой! Да прославятся в веках люди-русы, что открыли нам вечное твое благословение! — торжественно проговорил Бэрин, затем ловким движением выхватил рог из рук бога, молниеносно выплеснул из чего напиток и тотчас же налил снова.

— Он принял наши дары! — пояснил Бэрин и отошел в центр святилища.

Толпа зашевелилась, задвигалась, и через мгновение возле Бэрина оказался огромный, величиной с жреца, пирог.

Бэрин быстро спрятался за него и весело крикнул:

— Сладок ли пирог этот, соплеменники мои?

Все дружным хором отвечали:

— Сладок, жрец, сладок!

— А виден ли я из-за пирога?

— Нет, жрец, не виден, — весело и громко отвечала толпа.

— Я хочу, чтоб всегда наши поля были с хлебом! Чтобы всегда их поливал благодатный дождь! Чтоб всегда на наших столах были теплые пироги. И бущем году, как и ныне, я хочу стоять за таким же пирогом! — В голосе Бэрина звучала неподдельная радость. После этого он вышел из-за пирога, и те, кто находился к нему ближе других, встали в круг. Он вошел внутрь этого круга и, медленно кружась, звонко и четко выкрикнул первую заповедь:

— Вечно чти бога своего Святовита!

Люди, стоящие в кругу, хором повторяли:

— Вечно чти бога своего Святовита!

И вся толпа громко и дружно вторила зову верховного жреца:

— Вечно поклоняйся богу своему Святовиту!

И соплеменники так же горячо повторили и ни слова.

— Жертвуй для своего бога Святовита! — изрек Бэрин последнюю, самую важную заповедь и, остановившись, добавил: — Да вознаградит вас Святовит за это успехами на море и на суше.

И толпа обрадовано подхватила:

— Да вознаградит нас Святовит за это успехами на море и на суше!

Люди с усердием кланялись Святовиту и, выполнив весь ритуал, неспешно покидали храм...

А на священной поляне на кострах уже жарилось сочное мясо, и возле каждого парасита стояла объёмистая бочка с хмельным напитком...

Сгущались сумерки, и начинался тот знаменитый и мужской пир, на котором прославлялось мужество и отвага рарогов и укреплялся боевой дух этих славных потомков венетов и кельтов...

Старый Верцин умел не пьянеть. Он с вниманием слушал своих развеселившихся военачальников и жрецов, восседавших в центре поляны на медвежьих шкурах. Наконец он решил, что пора раздать награды, иначе захмелевшие победители не оценят его щедрости. |Вождь поднял руку, привлекая к себе внимание, и торжественносказал:

— Бэрину за победу над Истрием дарю двадцать наложниц!

Все хором загалдели:

— Ура! Вот это дар!

Бэрин в ужасе схватился за голову, чем вызвал дикий хохот даже у вождя.

— Бэрин, тебе придется подзанять сил на красавиц у Святовита! — кричал ему Рюрик.

— Юббе! Тебе дарю таких наложниц, из-за которых забудешь своих фризских соблазнительниц! — прокричал Верцин.

Смех грянул с новой силой, так как хромающий Юббе продемонстрировал, что он будет делать со своими новыми наложницами.

— Аскольду с Диром я дарю по пять наложниц! — прокричал Верцин, вытирая слезы, выступившие у него от смеха.

— Мало! — кричали в ответ знатные волохи.

— У вас уже есть пленницы! — пригрозил им пальцем вождь. — Оставьте женщин и для наших воинов, — полушутя-полусерьезно потребовал он.

Аскольд с Диром снова и снова брались за кубки.

— Дагар и Гюрги! — зычно выкрикнул Верцин, покрывая общий хохот. — И вам дарю по пять наложниц!

Гюрги склонил голову в знак благодарности.

И тут вождь поймал испытующий взгляд, который бросил юный князь на Дагара.

— Рюрик! — властно обратился вождь к князю.

— Мне хватит моих жен... — отмахнулся рикс, прячась от проницательного взгляда любимого вождя.

— Тебе что, не по нраву пленницы? — перебил его вождь.

— Больно костлявы, — пьяно захохотал Рюрик и добавил: — Мои наложницы лучше!..

* * *

Хмельному князю дозволено идти после бурного веселья только к наложницам, многочисленное потомство которых его наследниками не считалось. Но нынче Рюрик, как никогда прежде, захотел увидеть свою первую жену, свою пламенную Руц. Натыкаясь в темноте на какие-то предметы, проклиная узость переходов и коридоров своего вытянутого в длину дома, он наконец нащупал дверь, за которой находилась уютная одрина его ладушки.

— Руцина, — язык князя заплетался, — это я. Ты спишь? — спросил он, широко распахивая дверь.

Руцина спала, разметавшись на постели.

— Руцина, — простонал Рюрик, угадывая под меховым покрывалом тело жены. — Как ты можешь спать, когда я так стосковался по тебе? — Он рванул покрывало с жены.

Руцина проснулась, откинула длинные рыжие волосы с лица, но испуга на её лице не было.

— Рюрик? — удивлении переспросила она саму себя, а руки уже потянулись навстречу любимому.

Князь сбросил с себя одежду и рухнул на кровать, душа Руцину в объятиях и крепко целуя в губы.

—Ты... пьян? — прошептала Руцина. Голос ее был теплый, ласковый, счастливый. Ей не верилось, что она снова в его объятиях, что снова в ее губы впиваются жадные губы молодого, горячего князя рарогов, — Ты пьян, да? — смеясь, спросила она.

Он не ответил. Он лихорадочно целовал и ласкал это красивое стройное тело, изнемогая от желания.

И Руцина уступила ему, радуясь счастью, выпавшему и на ее долю в эту победную Святовитову ночь...

Проснувшись к полудню следующего дня, оба не спешили вставать.

— Ты возмужал, мой повелитель. — Руцина губами дотронулась до шрама па правом плече мужа. — А это откуда, когда ты был ранен?

Князь не ответил на ее последний вопрос, но глаза его на минуту потеплели. Он положил руку на грудь своей возлюбленной, рассмеялся и спрятал лицо в её волосах.

Руцина не отстранялась от ласк, но вдруг брови ее нахмурились. Князь почувствовал перемену в ее настроении.

— Что? — недовольно спросил он. — Что-нибудь случилось? Больна маленькая Рюриковна?

— Нет, мой дорогой, — поцеловав мужа, ответили Руцина и встала с ложа. Она прикинулась крайне озабоченной, ибо ей нужно было, чтобы Рюрик, ее князь-малыш, понял, как важно то, что она сейчас ему скажет.

— Не тяни, Руц, — хмуро попросил он, сбросив с разгоряченного тела меховое покрывало. — Ты же знаешь, я терпеть не могу недомолвок.

— Тогда... — она потянулась к лавке и взяла брошенное на нее любимое серое полотняное платье с красной вышивкой на груди, — тогда выслушай меня и не сердись. — Руцина быстро нырнула в платье.

Рюрик поморщился: ему не хотелось видеть Руц одетой.

— Сними с себя эту тряпку: мы так редко видимся, — хмуро пояснил он, вскочив с постели в мгновение ока, и снял с жены платье.

— Нет, нынче ты невыносим, — смеясь и слабо сопротивляясь. ответила Руцина, уже лежа в постели.

Рюрик ничего не ответил ей, а только жадно целовал, горячо и нежно ласкал любимое тело...

— Слава Христу! Ты наконец-то насытился, — счастливо улыбаясь мужу, устало проговорила Руцина. — Солнце, наверное, ушло па запад...

Рюрик тяжело приподнял голову, с любопытством заглядывая в глаза жены.

Она отвернулась, тряхнула копной рыжих волос и попробовала встать, но Рюрик так крепко обнял ее, словно пригвоздил к постели, и хрипло потребовал:

— Ну-ка, повтори, моя дорогая, кого это ты сейчас славила?

Руцина повернулась под тяжелой рукой мужа лицом к нему, смело глянула в его глаза и четко сказала:

— Христа, бога иудейской бедноты!

— Та-ак, — протянул Рюрик и привстал, опершись на локоть, чтобы удобнее было наблюдать за женой.

"Значит, Верцин был прав, — угрюмо подумал князь, — предупредив меня о беседах миссионеров с моими женами... Руцина уже передо мной выступает в роли миссионерки. И она мне покоя не даст, я-то ее хорошо знаю... Закусила удила. Вон как неотрывно следит за выражением моего лица, думает, с чего начать", —размышлял про себя Рюрик, глядя на выжидательную позу жены.

— Знаешь, Руц, у нас свои боги, и мне непонятен этот новый бог, которого еще вдобавок признала богом иудейская беднота, — улыбаясь, ответил наконец Рюрик. — И тебе я не советую его любить, — серьезно добавил он.

— Только потому, что он бог бедноты? — переспросила Руц, не веря ни единому слову мужа.

— Да! — вяло отмахнулся Рюрик. — Ненавижу бедность, потому что она всюду преследует наше племя! — раздраженно пояснил он. — И ты знаешь, моя красавица, мне больше по нраву наш бог Радогост. Он веселит душу, вселяет надежду... Так и полежал бы подольше на пурпурном ложе, как он. Только вот красивого гуся для моей буйной головы никак не поймаю. — Рюрик вдруг весело рассмеялся, изображая выразительным жестом своих рук маленького гусенка на своей голове, как это было на всех славянских изображениях Радогоста.

Руцина грустно улыбнулась, глядя на то, как веселится её муж, но что-то в этом веселье ее насторожило.

— Ну, а если уж поклоняться богу бедноты, то надо стать безропотным рабом и оставить свое племя, — очень грустно проговорил Рюрик и тяжело вздохнул.

— Мне больше нельзя говорить с князем рарогов? — ласково спросила Руц, пораженная переменой в его настроении, и хотела было поцеловать его, но вовремя сдержалась.

Рюрик еще раз глянул на нее, убедился в ее настойчивости и безнадежно подумал: "Пусть скажет все сейчас, другого такого случая я себе не позволю. Пусть говорит..."

— Говори, женщина! — позволил князь говорить своей первой, старшей, жене с той насмешливой торжественностью, с какой он обратился бы только к полуторагодовалой дочери.

Руцина легко встала с постели, быстро оделась и тотчас же заставила мужа последовать ее примеру.

Рюрик безропотно, но с явным удивлением и недовольством повиновался ей.

— На, поешь. — Руцина дала Рюрику кувшин с овсяным киселем и овсяную лепешку.

"Хорошо еще, что не заставила совершить омовение и постоять перед священным котелком", — хмуро подумал Рюрик и глянул в правый угол одрины княгини: котелок на серебряной треноге стоял на своем исконном месте.

Князь облегченно вздохнул: "Значит, Христос ещё не так сильно ранил ее душу. Это уже лучше..." Он перевел взгляд на туалетный столик жены и ахнул: на столе стоял небольшой, но красивый, добротной работы позолоченный... семисвечник! "Так вот где причина её озабоченности!.. Предки были правы, что запрещали хмельным князьям заходить к своим женам. Войдешь хмельным — выйдешь одурманенным... Ну, Руцина!.." — Рюрик жевал лепешку, хлебал кисель и смотрел во все глаза на свою старшую жену.

"Так, значит, побеседуем, моя миссионерка?!" — мысленно он уже звал ее так и, недобро улыбнувшись, подумал: "А что, если ей удастся то, что не удалось тем, двоим..."

Руцина уловила перемену в его настроении, каким-то образом угадала причину его сопротивления, но отступать уже не могла.

Это было не в ее характере. "Ну, будь что будет", — решила она и ринулась в бой.

— Рюрик, ты так улыбаешься, глядя на меня и семисвечник, будто всеведущ. А между тем, мой любимый, есть вещи, которые не может объяснить даже Бэрин.

Рюрик поставил на стол кувшин. Вот сейчас он понял, за что любит Руц, — за упорство: уж если она что-то задумает, то пустит в ход все женские уловки, и слабость, и силу свою, но от своего не отступится. Он улыбнулся ей, кивнул: "Продолжай, я внемлю тебе". Она же, уловив эту его теплую, нежную улыбку, споткнулась на слове, печально подумала: "Господи, дай мне силы! Я так люблю его, что готова за одну его улыбку идти за ним куда угодно..."

Пытаясь нахмуриться, она свела брови и, вздохнув, смиренно попросила:

— Не смотри на меня так, Рюрик! Выслушай меня! — взмолилась она, сложив обе руки ладонями вместе, а затем на мгновение закрыла лицо руками.

Рюрик нахмурился:

— Я внимаю тебе, как самый усердный из сынов Израилевых когда тот услышал в пустыне Хорива знаменитые слова: "Я есмь Сущий!" — почти сурово произнес он, но она уловила в его тоне и едва заметную грусть.

"Отчего же? И как хорошо, что грусть прозвучала в его голосе!" — обрадовано подумала было она, но тотчас же поняла и другое: "Ох, как ты не прост, мой Рюрик!"

— Ты мог бы соперничать с Иосифом Флавием... — перебила она его, и голос ее прозвучал глухо, словно Руцина поняла всю безнадежность затеянного ею разговора.

Рюрик же в тон ей продолжил:

— ...написавшим историю еврейского народа от сотворения мира в двадцати книгах.

Руцина вспыхнула, подняла голову и глянула ему в глаза:

— Не надо так, Рюрик! Многие народы уже поверили, что Бог — один! — убедительно проговорила она, но князь резко прервал ее.

— Я не Акила! — воскликнул он и решительно встал. — Я не тот грек из Понта, который отрекся от язычества во имя иудейства!

Руцина умолкла. Она поняла, что Рюрик не хочет этого разговора. Он уйдет — и все. А надо, надо сделать так, чтобы не ушел. Но как?! Как убедить его в том, что с верой в Христа не будет больше войн? Не будет кровопролитий?

Не нужно будет казать шлемы н мечи. Мужчины не будут ходить в эти ужасные военные походы, а женщины и дети не будут оплакивать погибших и рвать на себе волосы от горя. Ну почему он так упорствует? По-че-му?..

Рюрик прошелся по одрине раз, другой и, видя, что Руц затаилась, а не отступила, — не столько решительно, сколько, пожалуй, как показалось Руцине, обречено, проговорил:

— Вот что, моя миссионерка, — вслух назвав жену так. как ужи не раз называл ее про себя. Рюрик ни улыбнулся; при этом в его глазах были явная растерянность н досада, но он попытался это скрыть от жены и поэтому резко опустил голову. — Вот что, моя милая, пылкая Руц! Верь ты в этого Йогве или Христа. Мне все равно, как ты будешь называть своего сверхсущего. Но меня, слышишь, меня от Святовита, от моего Перуна, и Сварога, Стрибога — от всех моих богов ты не оторвёшь! Я с молоком матери впитал их дух! Я с мечом отца принял их заветы! Я со шлемом Сакровира и его щитом защищал наши земли. Так почему сейчас, когда они даровали мне победу над лютыми германцами, почему сейчас я должен их предать и перейти в другую веру, приносить жертвы чужому богу? — Он взял жену за плечи и слегка тряхнул ее.

— Рюрик! — простонала Руцина и попробовала погладить его руки, но он отдернул их от нее, как от скверны.

— У вас, женщин, волос долог, а ум короток. Вам все не хватает чего-то. А мы... — Он закрыл глаза и покачнулся. — Юббе! Бедный Юббе потерял столько крови на нашей земле, сражаясь против наших врагов! — прокричал наконец Рюрик и, повернувшись к жене, желчно добавил: — А ты! здесь! в моем доме! с миссионерами!.. Выгнать бы их на поле брани да посмотреть, как они умеют воевать!.. Как ты посмела?! Как ты посмела меня предать? — с ужасом повторил он этот вопрос и готов был повторять его бесконечно. — Не подходи ко мне больше! — угрожающе жестко прошептал он, тяжело дыша.

Руцина испуганно вскрикнула. Если он сейчас проговорит три раза подряд роковую фразу: "Ты мне больше не жена!", то она пропала.

Жена-изгой... Это то, чего больше всего боялась любая женщина ее племени. Она содрогнулась. По спине пробежал холодок.

Руцина испуганно смотрела, как Рюрик неуклюже опустился на единственный в ее одрине табурет, как он тупо уставился в пол, как тяжело дышал, как временами брезгливо передергивал плечами, и в оцепенении ожидала решения своей судьбы.

Рюрик отдышался. Встал. Тускло посмотрел мимо жены и... молча вышел.

СМЯТЕНИЕ ДУШИ

Весь этот вечер и два последующих дня Рюрик не выходил из своей одрины. На все вопросы старого Руги отвечал коротко: "отсыпаюсь", "нет", "потом", "пусть подождут"... Но сколько бы он ни злился на Руцину, на самого себя и даже на Верцина, он понимал, что дело здесь в другом. Всё дело в том, что он уже давно не верил в своих богов, но признаться в этом даже себе он не желал, как не желал понять н принять то, что вдруг раньше его поняли Верцин и Руцина. Да и так ли "вдруг" все произошло? Все его мысли, его дела и планы были направлены к одной цели — разгромить германцев. И его дружина его стараниями стала непобедимой. В который раз германцы уходили с Рарожского побережья битыми и долго зализывали свои раны, прежде чем решиться на новый поход. А жизнь шла своим чередом. Все так же день сменял ночь, все так же одни рароги уходили на промысел в море, а другие сеяли рожь и ячмень, и все так же рароги, словене и венеты поклонились Снятовиту, Сварогу, Стрибогу, Велесу, Перуну и Радогосту. Но вот чья-то душа усомнилась в силе молитв, нашептанных в лунную ночь Святовиту... Человек молился, но не был услышан, и вера его поколебалась. Тогда, боясь отвергнуть привычных богов, он обратился к другому богу, над которым, да простит его тот бог, он когда-то позволял себе шутить, глумиться... И... О чудо! Он победил! А душа его в полном смятении и поныне...

Рюрик не помнил, как оказался возле дома старого вождя, во дворе которого на мохнатой темно-бурой медвежьей шкуре как всегда восседал Верцин. Худой, бледный, с горящим взором больших серых глаз, простоволосый, без княжьей накидки, он встал перед Верцином и без предисловия сказал::

— Я не понимаю, что происходит со мной. То ли сон, то ли явь, но я вижу и слышу, как... чья-то душа

молится за меня, но не Святовиту, а... Христу. Эти слова звучат у меня не только здесь, — он показал на уши, — но и здесь, в сердце...

— Сядь, сын мой, и выслушай меня! — взволнованно и мягко попросил старый вождь, прервав возбуждённую речь князя.

Рюрик не повиновался. Слушать?! Слушать Рюрик не хотел! Он требовал, чтоб слушали только его! Разве

он не доказал, что знает и умеет больше других?! Это он, Рюрик, выиграл победу над германцами! Это он готовил дружину! Это он послал за волохами! Это он уговорил фризов!

Рюрик говорил громко, с досадой, сбиваясь и возвращаясь все к тем же доводам, и никак не мог понять, что старому вождю всё уже давно ясно. И что ему очевидна причина смятения князя. Слабый идет на поводу, идёт туда, куда ведут, а сильный должен сам выбрать дорогу. И чем сильнее человек, тем труднее его выбор. Вот почему князь в жару.

— ...Я не болен, — прошептал вдруг Рюрик и сел так, как любил сидеть у ног Верцина: спиной к вождю, а голову откинул ему на колени.

Верцин облегченно вздохнул, погладил Рюрика по лицу.

— Я знаю, сын мой, это нелегко дается, — тихо проговорил вождь. Рюрик покачал головой. — Ты успокойся, помолчи. Я все понимаю... Ты умница наш князь!.. Ты не принимаешь только одного, — с горечью добавил Верцин, тяжело вздохнув. Он заглянул сбоку в осунувшееся лицо Рюрика, будто бы ждал, что вот сейчас он увидит эту черную кошку — гордыню, резвящуюся в душе молодого, храброго князя и ждущую своего часа, чтобы больнее царапнуть хозяина. — ...Нашего смятения, — медленно выговорил вождь.

Рюрик вздрогнул. Услышать признание из уст самого Верцина, это выше его сил! Он поднял голову с колен старика и попытался встать.

— Прошу тебя, Рюрик, посиди со мной. —настойчиво, но очень ласково попросил опять Верцин.

Рюрик наконец уловил эту отцовскую ласку в голосе вождя и, невесело улыбнувшись, проговорил:

— Вы словно уговорились убить меня своей нежностью. — Он все-таки встал и, не обернувшись к вождю, глухо добавил: — Столько любви! Столько ласки! А на деле одно предательство! — Он махнул рукой и медленно побрёл к воротам.

— Остановись! — грозно потребовал вождь и тоже поднялся, возмущенный несправедливостью князя.

Рюрик не посмел ослушаться. Остановился. Оглянулся на вождя. Ветер развевал длинные седые волосы, пурпурную накидку и, как неведомый ваятель, подчеркивал и мудрость главы племени рарогов. Отчаяние и гордость, ожесточение и любовь к вождю — все перемешалось в душе князя и не позволяло произнести ни звука.

Верцин понял и принял к сердцу эту бурю чувств молодого князя и, зная, что говорить в такие минуты незачем и нечего, обнял Рюрика, и тот доверчиво припал к груди, как сын припадает к груди отца в такие минуты.

* * *

С тех пор как Рюрик, хмельной и довольный своей победой над германцами, побывал у Руцины, дни и ночи для первой жены князя рарогов стали бесконечно длинными и тревожными. Руцина делала все, чтобы не попадаться на глаза своему любимому повелителю, и большую часть времени проводила с дочерью. Она терпеливо ждала, когда Рюрик сам забудет о том роковом Отныне и навсегда я буду жить только её заботами и не буду впускать смуту в свою душу! Да принадлежит она вечно только Святовиту!" — взволнованно думал молодой князь, но вслух произнес только одно:

— Да пошлет тебе Святовит крепкого здоровья, Юббе! Ты настоящий друг!

Фриз порывисто, крепко обнял его и тихо сказал:

— Да ведь я не один у тебя, слышишь?

— Слышу, — как эхо, повторил Рюрик.

— Мне бы такого помощника, как твой Дагар, — ворчливо вдруг пробурчал Юббе севшим голосом и отвернулся, скрывая свое смущение. — А Бэрин! Верцин! Да, князь рарогов, ты родился под счастливой звездой! — убежденно воскликнул знаменитый пират, но на Рюрика эта убежденность мало подействовала.

Нет, он не подал вида, что все еще огорчен и не всё для себя выяснил. И он действительно верил Верцину, Бэрину и даже волохам, но то новое ощущение, которое появилось совсем недавно, — ощущение, будто бы кто-то его постоянно слышит, следит за его мыслями и действиями, не давало ему покоя. Да, Юббе прав! Он немедленно облачится во все княжеские одеяния. Он будет жить делами дружины, и это, может быть, избавит его от того навязчивого ощущения, которое так беспокоит его, но о котором он не может поведать никому на всем белом свете.

Рюрик выпрямился и одернул рубаху тем уверенным движением, каким обычно перед боем приводил в порядок кольчугу. Все самое сокровенное, сугубо личное отныне и навсегда будет он прикрывать кольчугой. И никто не должен знать, как закаляется душа молодого князя рарогов, и, главное, — никто не сможет легко уязвить ее.

— Ну вот, — воскликнул Юббе, довольный выражением лица и осанкой князя рарогов, — теперь я уплыву в свою Арконию с легким сердцем! — Наконец-то он увидел в Рюрике ту замкнутость, за которой скрывается мужская зрелость, и ту суровость, которая необходима воину. Но затаенность, которую не смог скрыть князь рарогов от себя и которая едва не выдала в нем княжескую беспомощность, не приметил прыткий пират, увлеченный своими думами. — Я твою Аггу... заберу с собой, — вдруг, запинаясь, произнес пират и улыбнулся: — У нее дитя от меня будет...

РАРОГИ
ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

На десятом году после битвы рарогов с германцами умер вождь племени, старый, мудрый Верцин. Теплым летним днем все население Рарожского побережья собралось на берегу моря. Тело покойного, завернутое в холщовую ткань вместе с амулетами — ножевидными клыками медведя и мечом, слуги на носилках бережно отнесли на высокий холм и там с большой осторожностью положили его на площадку, устроенную поверх аккуратно сложенных бревен. Мрачным хороводом встали вокруг будущего костра друиды племени. Недалеко от них расположились ближайшие родственники вождя — его вдова, старая Унжа, согнувшаяся от непоправимого горя, едва достигший пятнадцатилетнего возраста сын вождя Олаф, семнадцатилетняя красавица дочь Эфанда и заметно повзрослевший князь Рюрик.

Верховный жрец племени друид солнца Бэрин, в чистой одежде, суровый и замкнутый, следил за тем, чтобы прощальный обряд был выполнен в строгом соответствии с ритуалом. Он же приготовил для печальной церемонии прощальное слово. Когда плач и стенания несколько затихли, верховный жрец поднял руки вверх, к небу, и сказал:

— Померкло солнце над нашими головами. Скорбную весть разнесли птицы по всем селениям венетов: нет и никогда не было среди нас человека, чья душа так стойко переносила горести и печали свои и всего племени. — Бэрин говорил убежденно, и неподдельное горе, звучащее в его словах, проникало глубоко в душу каждого соплеменника.

— Нет среди нас русича-рарога, венета или кельта, свея или волоха, словенина или норманна, который бы сказал: "Я не помню советов вождя Верцина", — продолжал жрец, едва сдерживаясь от рыданий. — Нет среди нас человека, который бы сказал: "Я ранен в бою вместо детей вождя..."

При этих словах раздался глухой стон, и безутешная Унжа повалилась наземь. Стоявшие рядом Олаф, Эфанда и Рюрик быстро подняли ее и осторожно усадили на носилки, предусмотрительно захваченные на мрачную церемонию слугами вождя.

Бэрин выдержал тяжкую паузу и, когда прекратились горькие всхлипывания вдовы, твердо проговорил:

— Четырёх сыновей потерял вождь Верцин на полях брани с германцами, франками и норманнами.

Унжа схватилась руками за голову, вновь начала рвать на себе волосы, царапать лицо и причитать:

— Зачем? Зачем он это говорит? Зачем он терзает мое сердце? О, Верцин! О, муж мой! О, горе мне!

Бэрин замолчал. Он должен был сейчас решить: уйдет ли вдова в царство теней вместе с мужем или останется с детьми в своем доме. Как правило, женщины добровольно соглашались сопровождать мужа в потусторонний мир, решались на самосожжение. Но дети Верцина был еще так юны. Бэрин медлил. Соплеменники стояли, затаив дыхание, и с печальным трепетом ожидали конца траурной церемонии. Верховный жрец оглядел огромную толпу и, чеканя каждое слово, прокричал:

— Да будем вечно помнить вождя племени рарогов Верцина! Да устремится душа его смелым соколом! Да будет стремительный полет этой птицы напоминать нам об отважном и мудром вожде! — ритуально завершил свою речь друид солнца и, все еще не давая знать параситам друида смерти, что пришла пора разжечь костер, повернулся в сторону Унжи, поднял правую руку вверх и неожиданно звонко выкрикнул: — Живи, вдова вождя, подле детей своих! Такова воля богов!

Толпа ахнула и одобрительно загудела, а затем трижды, как эхо, повторила сказанное верховным жрецом. Друиды, почувствовав настроение племени, склонили головы в знак согласия, не позволив себе осудить это решение.

Бэрин подал знак, и параситы друида смерти с длинными распущенными до пояса черными волосами, слегка прихваченными на голове черными повязками, в черных одеждах, развевающихся на ветру лоскутами, подняли факелы и, издавая низкие гортанные звуки, зажгли огромный костер. И пока пламя разгоралось, люди выли, причитали, били себя в грудь, рвали у себя на голове волосы. И в искрах костра, уже снопами поднимавшихся к небу, они видели огненных соколов — то душа Верцина улетала от них к небу! И им было страшно: что-то будет с ними и их детьми! Верцин, старый вождь, оставил их.

А когда прогорел костер, люди пошли один за другим и бросая на это место землю: несколько дней и ночей шли землепашцы, шли охотники, шли воины и мореходы, шли те, кто были сильны, и те, кто были слабы, и каждый нес свою горсть земли, и рос холм, и стало хорошо его видно с земли и с моря...

* * *

Унжа седьмой день не поднималась с одрины, и если бы не дети, которые не отходили от нее и день и ночь, то она наложила бы на себя руки.

Младшего сына покойного вождя Олафа, стройного, светловолосого юношу, напоминавшего своей стремительностью резвого олененка, мало волновало, кто заменит его отца в верховном совете племени. Друиды и князья все решат сами. Он еще так молод. Впрочем, он уже отличный охотник, прекрасно держится в седле. Отец успел многому его научить. Кроме того, совсем недавно он был посвящен в мужчины. Бэрин и Рюрик сумеют отстоять его права. Отец всегда говорил так!

Дочь покойного вождя, семнадцатилетняя Эфанда, малышка Эф, общая любимица, настолько была потрясена смертью отца, что никого и ничего не хотела слышать и видеть. Она приказала слугам закрыть ворота двора и никого не впускать в дом. Вдвоем с братом сидели они возле матери и вспоминали легенды, которые рассказывал им отец, его доброту и заботу о них, те смешные и трогательные пустяки, которые делают жизнь каждого светлой и радостной.

Старая Унжа то дремала, прислушиваясь к голосам детей, то вдруг приказывала им замолчать: ее воспоминания были более глубокими, как и ее жизнь с Верцином, так богатая опасными событиями.

— Олаф, — хрипло позвала она сына. — Ты — единственный оставшийся в живых сын мой, дай мне, своей матери, слово, что не станешь вождем! — вдруг настойчиво потребовала Унжа.

Олаф вздрогнул и нерешительно посмотрел на сестру. Эфанда гневно сверкнула глазами: как можно перечить матери!

— Да, мама, конечно, — робко заговорил Олаф, — если ты этого хочешь, то я откажусь... навсегда...

— Да-да! — перебила его Унжа. — Навсегда, именно навсегда! Я не хочу, чтоб мой последний сын погиб в боях с этими проклятыми... — Она не договорила, и слезы ручьем полились у нее из глаз. — Столько горя! Столько слез! Одна я... Почему бог смерти не взял меня, как и остальных жен, пока еще был жив Верцин? Нет женщины в этом племени несчастнее меня! Эфанда! Моя девочка... — с трудом проговорила Унжа, приподнимаясь с постели.

— Да-да, мама, я все поняла, — быстро ответила Эфанда. — Я не пущу его на совет, — заверила она свою старую мать, обняла ее за плечи и ласково уложила на ложе.

* * *

А через два дня после этого разговора на дворе княжеского дома собрался большой совет племени — знатные люди, самостоятельные хозяева, жрецы и военачальники. Был вечер, и потому в четырех углах двора стояли парами стражники с большими факелами в руках. С моря дул свежий ветер, а со стороны леса появилась огромная оранжевая луна. Длинные волосы собравшихся отливали золотом, а их кожаная одежда от каждого движения меняла свой цвет. Слышался приглушенный разговор, все ждали, когда князь даст знак о начале совета. И вот настала заветная минута — взволнованный, но внешне суровый Рюрик встал в центре двора, вынул старинный меч и ударил им о свой щит. Наступила тишина. После второго удара жрец племени, подняв правую руку вверх, озабоченно и задумчиво проговорил:

— Да благословят боги всех, собравшихся сегодня на большой совет, самых почитаемых и знатных людей нашего племени. Нынче этой священной лунной ночью должен быть назначен опекун Олафу. — Бэрин обвёл взглядом советников, и они заволновались от этого непривычно тяжелого и мрачного взгляда. — Требование Унжи, вдовы покойного вождя, снять с сына наследственное право стать вождем племени мы удовлетворить не можем, — твердо заявил Бэрин и, оглядев членов совета, сурово пояснил: — Дух Верцина отомстит нам, если мы сделаем это. — Бэрин сжал кулак и дотронулся им до груди. Он сделал паузу и с ненавистью посмотрел на друидов. Он знал, что друиды хотят, чтобы опекуном Олафа стал жрец воды Юнка, сын Вальдса, который погиб, попав, заблудившись, в руки германцев. Темное это было дело, и многие поговаривали, что германцы взяли в плен Вальдса не без помощи засидевшегося в параситах его сына Юнки. Доверить юного Олафа Юнке — это значит... Нет, Бэрин даже не хотел думать о том, что это могло бы значить, и посмотрел с надеждой в сторону военачальников. Как хорошо, что военачальники считают, что лучшего опекуна для Олафа, чем князь Рюрик, и быть не может. Бэрин улыбнулся: Рюрик — это Рюрик!.. Бэрин и сам считал, что именно Рюрик должен стать во главе племени после Верцина, но в глубине его сердца, так глубоко, что и самому себе он не задавал опасного вопроса, все-таки жила надежда. Неужели никто не назовет опекуном его, верховного жреца племени...

Друид солнца еще раз окинул взглядом всех присутствующих, тесно сидевших на медвежьих шкурах на широком Рюриковом дворе, и приступил к опросу по кастам.

— Даю слово друидам, — дружелюбно, казалось, сказал Бэрин, но Рюрик вдруг почувствовал в голосе жреца ту опасную мягкую гибкость, с которой обычно начинается прыжок нападающей рыси.

Встал друид ветра. Пряди его длинных седых волос сливались с серыми лоскутами обрядовой одежды. По лицу, расписанному серой, зеленой и черной краской, зловеще пробегали отсветы от огня факелов. Все затихли.

— Мы единодушно предлагаем оставить Олафа вождём племени рарогов. — Тихий шепот прошел по рядам присутствующих. Вторую фразу друид ветра произнес еще более торжественным тоном, чем первую. — Опекуном при нем назначаем друида воды Юнку. Он тоже молод, но умен и искусен. Его отец был мудр и передал ему тайны бога воды. Вода — это жизнь. Наше племя живет на берегу моря и морем, на берегах речных водоемов и тем, что хранят эти водоемы в себе. Юнка передаст Олафу свои знания и сумеет сделать из него настоящего вождя племени рарогов.

Никто не удивился, и все молчали. Никак не проявил своего отношения к сказанному и Бэрин.

— Даю слово военачальникам. — Голос верховного жреца был строг, а глаза его заблестели, встретившись с откровенно насмешливым взглядом Рюрика.

Встал знаменитый Ромульд. Высокий, седоголовый, с умным обветренным лицом, он спокойно посмотрел на всех, отыскал взглядом друида воды, кивнул ему, как бы призывая к терпению, и заговорил так, как обычно говорит человек, уверенный, что его будут слушать все, и будут слушать внимательно.

— Юнка действительно много знает и много умеет как жрец воды, но... Олаф — сын вождя, и ему быть вождём. А вождь нуждается в постоянном военном советнике! Мы все знаем, что Верцин любил Рюрика как сына. И я уверен, что как брат брата будет опекать наш отважный князь Олафа, — торжественно и гордо сказал Ромульд.

Слова его вызвали всеобщий благожелательный шум, но Бэрин взмахом руки тотчас же восстановил тишину.

— Даю слово... — Друид солнца по очереди давал слово представителям землепашцев и рыбаков, охотников и мореходов. Мнения их разделились. Одни поддерживали друидов, другие Рюрика. Рыбаки неожиданно предложили посла Эбона, того, которого более всех послов ценил Верцин, как, явно волнуясь, сказал их представитель.

Совет притих. Казалось, призадумался даже невозмутимый Бэрин.

Неожиданная тишина затянулась. Предстояло решить тяжелую задачу. Бэрин искал выход из создавшегося положения: об Эбоне он совсем забыл. Это был серьезный соперник Рюрику. Пожалуй, предложение рыбаков можно было бы даже принять, если бы не Рюрик.

— Есть ли еще предложения у каст либо отдельных лиц? — растерянно спросил Бэрин и внимательно оглядел присутствующих. Даже волохи, приглашенные на совет, могли высказать свое мнение. Однако лица их были бесстрастны: им было решительно все равно, кто будет опекуном Олафа. Верховный жрец хотел было уже собирать голоса, но вдруг поднялся посол Эбон.

— Я благодарю за честь, какую оказали мне на совете, — мягко улыбаясь, сказал он, — но... вряд ли мне под силу справиться с этим серьезным и ответственным делом.

Бэрин остановил его:

— Мы все хорошо тебя знаем, и слова твои могут лишь свидетельствовать о гордыне...

Умное, продолговатое лицо посла, с высоким лбом и прямым тонким носом, слегка зарделось.

— Ты должен понять меня правильно, Бэрин. Почтенный рыбак Аннель побывал со мной однажды в гостях у фризов и поэтому... — Эбон обернулся к Аннелю и, улыбнувшись, кивнул ему головой. — Поэтому, да?

Все засмеялись, а Аннель горделиво ответил:

— Да! Я понял, что ты хороший человек.

Все опять засмеялись, а Эбон, выждав тишину, добавил:

— Но Аннель не учел, что я уже много лет служу послом и еще очень нужен именно в этом своем качестве. — Он обернулся к Рюрику. — Так, мой князь?

— Так, — растерянно ответил Рюрик. — Эбон прав. Каждый хорош на своем месте. А я разве гожусь в опекуны Олафу? В военном же совете я и так никому не отказывал...

— Хватит! — гневно крикнул Бэрин и чуть не сказал вслух: "Вы что, слепые котята. Или и вас подкупили, что вы отказываетесь в пользу этого мерзкого Юнки?" Он тяжело дышал, покраснел от злости. Чувствовалось, что он старается сдержать себя, но это у него плохо получалось. Присутствующие затихли, не понимая, отчего верховный жрец пришел в ярость.

И тут Рюрик, пользуясь тишиной, быстро и взволнованно проговорил:

— Я считаю, что опекуном Олафа может стать только... главный жрец племени, друид солнца Бэрин! Мы все почитаем и любим его; кроме того, мы все ведаем, что он дальновиден и прозорлив.

Верховный жрец онемел. Друиды ахнули. Юнка вскочил с места и закричал:

— Я так и знал!

Друид ветра схватил его за плечи и рывком усадил на место.

— Бэрин спас жизнь многим из нас, выступив в поход вместе с Диром против войска Истрия, — немного успокоившись, громко сказал Рюрик, но ему не дали договорить.

— Верно! — восторженно кричали воины.

— Бэрин! Бэ-рин! — неслось со всех сторон все громче и громче. Рюрик, перешагивая через ноги сидящих, добрался до верховного жреца и крепко обнял его.

— Смотри не соврати Эфанду! — озорно шепнул он на ухо Бэрину, зная, что тот наверняка доволен своей новой обязанностью, и вдруг почувствовал, как лицо его вспыхнуло...

Продолжение

Петреченко Г.

РЮРИК

Часть первая

А ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ ВОЛОХИ ПРИБЫЛИ

ПОДГОТОВКА К БОЮ

ВСТРЕЧА ИЗГНАННИКОВ

ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ ПЛЕМЕНИ

В ИУДЕЙСКОЙ ДЕРЕВНЕ

СВЯЩЕННЫЙ РИТУАЛ

БОЙ С ГЕРМАНЦАМИ

ПРАЗДНИКИ

СМЯТЕНИЕ ДУШИ

РАРОГИ ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

А ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ
ВОЛОХИ ПРИБЫЛИ

РАРОГИ
ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ